Камо

Через несколько дней по приезде в Берлин я познакомился с проживавшим там доктором Яковом Житомирским. Он русский и социал-демократ; я имел рекомендацию к нему от социал-демократической партии. Кто именно дал мне эту рекомендацию, я сказать не желаю. По поручению этого Житомирского я через некоторое время по партийным делам ездил в Париж и оттуда в Вену, а из Вены возвратился в Берлин. Зачем ездил? Отвечаю: Житомирский поручил мне отвезти постановления международного социалистического съезда, переведенные на грузинский язык, в Париж, в Вену тамошним группам социал-демократической партии, состоящим из кавказских грузин, и просить у означенных групп денег в пользу кавказской организации социал-демократической партии. Поручение было исполнено мною в течение приблизительно трех недель или одного месяца…»

«Ноябрь 5 дня в гор. Тифлисе:

Когда я и Житомирский в Берлине пошли к доктору лечить мой глаз и я хотел сказать этому доктору, что поранение глаза у меня произошло от взрыва патрона, то Житомирский возразил мне, что так объяснить поранение глаза неудобно, а надо сказать, что вот я проходил по улице в городе Тифлисе, в это время везли деньги, в них бросали бомбы и меня случайно осколком ранило. Так Житомирский и сказал доктору, когда тот спросил о причинах повреждения глаза у меня; причем с моих слов сказал ему, что это было 10 мая 1907 года. Затем германские власти допрашивали этого доктора, и тот им объяснил мое поранение глаза так, как ему сказал Житомирский. Меня же лично не спрашивали в Берлине власти о причинах поранения глаза».

Что касается собственных «злодеяний», то после того, как коллежский советник Малиновский напоминает об их прошлых встречах в батумской тюрьме, — тогда он в роли товарища прокурора присутствовал при допросах Камо, — подследственный с достаточной готовностью признает все то, что превосходно известно. Да, он социал-демократ, большевик, поставил своей целью свержение существующего в России государственного строя. Распространял нелегальную литературу в Тифлисе, Баку, Батуме, Грозном, вплоть до отъезда за границу в 1907 году. Совершил побег из батумской тюрьмы. И ничего другого. К экспроприации на Зриванской площади — никакого отношения. При всем приглушенное, пунктиром, напоминание о болезни, о провалах памяти. Палец сам упирается в голову: «Тут болит». Такая же жалоба тюремному врачу: «Больно, в голове горячо!» Несколько чаще после свидания с сестрой Джаваирой.

Свидания долго не разрешают. Первые дни просто-напросто ее обманывают: «О Тер-Петросове сведений не имеется». Потом, когда Джаваира предъявляет телеграммы от Оскара Кона, опекуна, подтверждают: «Петросов доставлен… Без свиданий… Наведывайтесь, барышня!»

Наконец милостивое согласие. При чрезвычайных мерах. В долгожданный день по обе стороны высоких, до потолка, решеток, перегораживающих поперек комнату свиданий, внезапно появляются всполошенные надзиратели. Хватают, уводят заключенных, нетерпеливо выпроваживают посетителей. Возмущенные крики: «Время не истекло… Не смеете!.. Будем жаловаться прокурору…»

Вместе с другими негодует жена Сурена Спандаряна Ольга Вячеславовна.

«Все мои резоны повисают в воздухе. Помощник начальника тюрьмы твердит с перекошенным лицом:

— Никак невозможно продолжать свидание, пришла сестра Петросянца.

— Ну так что ж?

— Мы должны привести сюда его самого!

— Ведите! В чем же дело?

— Нельзя. Приказано, чтобы один на один с сестрой.

— Ну так устройте им свидание где-нибудь в другом месте, хотя бы в своем кабинете.

— Это совсем невозможно! Нужно специально приспособленное помещение… Не отнимайте у меня времени…

— Вы не имеете права, сегодня официальный день свиданий… Тут две решетки, между ними ходит вооруженный надзиратель, по обе стороны тоже надзиратели. Петросян наверняка в кандалах. Что он может сделать? Чем он может вам угрожать? В чем тут опасность для вас?!

— Прошу оставить разговоры. Быстрее освободите помещение!.. Вы не знаете Петросянца… Это такой человек!..

С порога я бросила быстрый взгляд назад. Камо я не увидела — одних только надзирателей и солдат. Нарастал, приближался звон кандалов…»

Строгости Джаваире не препятствие. Разговоры, она хорошо знает, дозволены только о здоровье близких, о домашних заботах. Здоровье как раз плохое. У нее не прекращаются сильные головные боли, затылок наливается свинцом. Опекун дядя Кон… Внезапный приступ сильного кашля мешает закончить. Приходится повторить: «Дядя Кон… стантин велит: берегись, как бы от постоянных болей мозги не помутились». Помощник начальника Метех внимательно прислушивается. На всякий случай покрикивает: «Запрещено! Прекратить!»