Камов и Каминка

Гробницею я стал. Во мне увяло все.Скукожился мой мозг, который был немал.Чердак, где мысль жила, коробка черепнаятеперь пуста, и чувств моих подвалстал также пуст. Красотка записнаяшалунья-муза бросила меня.Таланта моего рассохлись бочки.Вино любви (а без него и дняона прожить не может) утекло. До точки

роман дошел. Я музе стал обузой.Микроб и тот не хочет жить во мне…Готов скорее корчиться в огне,чем обитать в пустом никчемном теле.Я, как плевок на жизненной панели…Да что микроб! Меня бежит бацилла!Мне вирус изменил! Как грозный гунн Аттила,судьба смела привычной жизни стан.Я, как Узбекистан, почти одна пустыня!Я – Гоби! Я – Сахара!! Каракум!!!

Когда-то мой весьма обширный умУсох. А многих дам святыняИсчезла. Испарилась насовсем.О жалкий жребий мой! Не пью я и не ем.А если ем, то мало и не то.Меня трясет озноб. И теплое пальтосогреть не может зябнущее сердце.Как крохотная птичка в клетке, дверцакоторой замурована навек,

нахохлилась душа. Я стал не человек.Как Джомолунгма одинок и мрачен,заботою и лаской не охвачен.Один, совсем один! Окрест лишь тишина.Ни зверя, ни людей. Цветочка тоже нету.Здесь мрак могильный. Даже ближе к летуснега не тают. Дальняя звездаструит свой свет, взирая равнодушнона этот мир, на горести мои,на крах надежд, на пепел устремлений,

на жизненный коллапс и суету волнений…Но верю я: придет заветный миг,и струйка каши нежно прожурчит,и оросит иссохшуюся душу.В полях взойдут овсы, трава зазеленеет,она придет, печали флер развеет,исчезнут муки, горести и сплин…Я расцвету, как вишни Фудзиямы!Я расцвету, как яффский апельсин!

* * *

К тому моменту как художник Каминка познакомился с Кляйманом, тот уже почти полгода находился в ожидании разрешения на выезд. Понимая, что акции любого человека, в том числе и художника, растут по мере его продвижения по иерархической лестнице и что, в частности, позиция вождя группы изначально ставит его на более высокую ступеньку, он пытался создать хоть какую-нибудь группу в Москве, но, поскольку был молод и недостаточно авторитетен, затея эта не удалась. Тогда он приехал в Ленинград и, представившись руководителем нового авангарда, предложил ленинградским художникам объединиться в группу под его руководством. Собственно, его вполне устраивало не столько действительное существование группы, сколько ее название, манифест и имена. Поначалу, выслушав предложение Кляймана об организации через дипломатов канала переправки работ на Запад с целью выставок группы в лучших музеях США с последующей продажей, питерцы пришли в большой ажиотаж, но все дело испортил змей Зелинский, у которого имелись свои взгляды на то, кто именно должен быть вождем питерских нонконформистов. Взяв слово, он заявил, что Толян хоть и хороший парень, но всего-навсего мелкая московская шпана и фарца и в качестве таковой никакого доверия не заслуживает. В прошлом, подчеркиваем, – в прошлом, Кляймана, может быть, и можно было назвать шпаной, но даже если так, то это давно уже не соответствовало истине, что же касается фарцовки, то хоть это и было правдой, но к делу тоже никакого отношения не имело, и возмущенный Кляйман с ходу профессионально – сказались уроки Марьиной Рощи – саданул Зелинского по зубам, отправив его в глубокий нокаут. Разочарованные художники, несмотря на протесты Кляймана, спустили его с лестницы и напились. Печальную эту историю и услышал художник Каминка на кухне у художника Камова, который на собрании отсутствовал по причине обхода своих лифтов.