Камыши

— Это напротив зоопарка? Ну, как же, конечно, знаю. Ходил к слону.

— Ну да, — подтвердил он. — Дом девятнадцать. Деревянный был, двухэтажный. Вернулся после войны, а его на дрова разобрали. Нету. Пихнули в комнату в доме напротив. Во втором дворе, а этаж первый. Рядом прачечная. На стенах, понимаете, плесень, обои гниют. Образование до войны семь классов было. В техникум пойти?.. А на что жить? Знаете, в последние годы на фронте тушонка была, ну и прочее. Привык. Помыкался, помыкался… Туда-сюда…

— Да… Да…

…Арест Симохина и Прохора, теперь мне ясно, связан с показаниями Дмитрия Степановича. Вот чем он «помог»…

— Вот именно. И вот, понимаете, поехал я в дом отдыха и женщину встретил, отсюда, из Краснодара. Здоровая, кровь с молоком, волосы черные. Казачка. Дом свой, огород, садик. Да пр-р-р-у-у-вет тебе, думаю, великий город, чтоб сидеть там в сырости и глотать дым. А тут тебе солнышко, фруктик, яичко теплое, из-под курицы прямо. Сало, море Черное рядом. Домбай — международная экзотика. В Темрюк поедешь, рыбки привезешь, судачка… Ну, чего я там забыл, скажите? Театр? Так кто в него попасть может?..

Покачиваясь, мы как будто плыли среди залитого солнцем желтого простора. Только теперь я, кажется, понял, что взбудоражило меня ночью. На том стоявшем в вестибюле диване мне вдруг почудилось, что у меня есть какое-то дело. Утром надо встать, куда-то идти, с кем-то говорить… Я ведь даже подумывал зайти в прокуратуру после того, как увижу Марию Григорьевну… Да и куда, черт возьми, и зачем я еду? Ведь это же совершенно ясно, что никакой работы в Ленинграде не будет. Опять выяснение, кто есть кто. Оля еще раз докажет мне, что она — личность, что она желает оставаться личностью, и дело кончится, как всегда был убежден Петька Скворцов, «жареным»: «Подожди, еще раскладушку ко мне поставишь». А то завершится новым психиатром, который принесет мне в портфеле азбуку жизни. Ах, да существует ведь эта азбука миллион лет, но должны быть на земле и упорно неграмотные… А ведь и в самом деле я вполне мог устроиться у Петьки, который только обрадуется этому. С ним и дышать рядом легче. А заодно будем азартно играть в какую-нибудь лотерею. Да уж в лотерею-то обязательно, пока не выпадет счастье.

— А ведь в этот Ленинград еще и не прописывают, — донесся до меня голос шофера. — Ну, смех! Да туда силой нормального человека тащить надо. Тупой, до чего же тупой народ у нас. Куда лезут?.. Я понимаю, здесь прописку ограничить!.. Темные люди. Как было, так и осталось. Хоть тысячу электростанций построй, все равно темнота, пьянство и драки. А главное — глупость…

И ночью я снова почувствовал, что мне хочется работать, сесть за стол. Правда, это «работать» было, пожалуй, еще очень расплывчатым, даже неуловимым, почти как те самые камыши… О чем может быть книга, которая называется «Лиманы»? О дебрях человеческих характеров?..

— А я ведь еще помню, — повернулся он ко мне, — когда пролетки ездили. А сейчас для собственного огорода навоза не найдешь.

— Я тоже помню. Возле вокзалов стояли, — ответил я.

…Стол у Петьки есть, соседи тихие… Вот ведь еще характер и биография! Он-то, как ни говори, личность, хоть и выдавал себя за другого. И если был авантюристом, то чисто по-русски, бескорыстным и прогоревшим. Уж тут сюжет — дальше нельзя, национальный. Хоть сейчас садись — и в роман. Вот у кого мне поучиться мужеству и терпению. Вот жизнь!..

…Девятнадцатилетний еще белобрысый парень толкался до войны по Госнардому, где азартно тратил полтинники на «американские горы» и где слушал духовой оркестр, вися вниз головой на «летающих людях». Но главное — обожал аттракционы с призами. Дома сделал себе доску с торчащими гвоздями и накидывал на них кольца, чтобы потом, в Госнардоме, выиграть дорогой парфюмерный набор или гитару. Выигрывать было его страстью. Он вряд ли серьезно раздумывал над тем, что такое Родина, но на войну пошел немедленно и так же легко, как некогда катался на тех самых горах или ходил на танцплощадку. В тот страшный октябрь сорок первого года, потеряв свою часть, скитаясь по болотам, Николай Викторович Рязанцев, свято и навсегда веря только в победу, взял документы убитого командира полка майора Петра Васильевича Скворцова, бывшего слушателя военной академии, чтобы собрать вокруг себя рассеянных по лесу людей, вооружить их, нападая на мелкие группы немцев, и потом выбраться из окружения. И он был близок к тому, чтобы умереть за Родину, когда, размахивая пустой гранатой и бутылкой с горючей смесью, бесстрашно шел на мой автомат. В госпитале, куда его привезли без сознания, он был записан как Скворцов, что соответствовало найденным при нем документам, и, по собственному желанию, досрочно, был выписан опять же как майор Скворцов согласно всем бумагам, и от него самого уже ничего не зависело. Не слишком раздумывая над всем случившимся, недолеченный, он опять азартно кинулся воевать.