Камыши

— Скажите, а как, по-вашему, — спросил я, — а почему именно Назарова? Как вы сами считаете? Или это случайность? Понимаете? В инспекции же, наверное, много людей.

— Много. Но тут-то были закреплены Назаров и Степанов, — сказал он. — Вот к этим лиманам. Их участок.

— А вы не можете рассказать, что это были за люди? Для меня это важно. Вы же, наверное, их хорошо знали.

Он задумался. Я отставил тарелки и закурил тоже.

— Понимаю, понимаю… Да ведь вот какая судьба, — усмехнулся он. — Назарова убили, а Степанов-то позавчера умер. О мертвых что говорить плохо? Не полагается вроде бы по-христиански. Но, если вам нужно… Может, Назарова и специально, хотя фактов у меня нету. Тут дело с Назаровым такое… Как бы мне объективно, чтобы вас не запутать?.. Его могли за характер. Он вроде как бы всех в тюрьме считал, а себя надзирателем, — наконец нашелся он. — Или нет: все у него как бы крепостные на его собственном лимане. И все только и делают, что воруют. Ну, а Степанов поумней был, помягче… Степанов рассуждать умел. Про лиманы, про моря, про людей. Он вроде философ был… Его убить не могли. Кого это еще там? — повернулся он, не договорив.

В доме раздался какой-то скрип, возникло движение, послышались шаги, в дверь точно поцарапались, и под самой притолокой в комнату просунулась нечесаная, пугливо лупающая водянистыми глазами голова шофера Кириллова.

— Чего? — недовольно спросил Симохин. — Чего у тебя? Ну?

— Я вот, к товарищу мне, Роберт Иванович, — лениво протянул Кириллов, уставясь на меня, и, согнувшись, ввалился в комнату.

Ведь вот бывают необъяснимые вещи. Увидев этого неожиданно появившегося человека, услышав его вялые, растянутые слова, я каким-то образом сразу же почувствовал тревогу. Он только заглянул, и я тут же подумал: «Ко мне…» — и словно завороженный смотрел на прыгавшую в его губах тяжелую мокрую папиросу. Наверное, это было потому, что весь день я ощущал на себе чью-то пристальность, настороженность, и невольно, не отдавая себе отчета, каждую минуту ждал, чем же это кончится, и до сих пор не мог расслабиться.

— Чего, Кириллов? Чего к товарищу? — спросил Симохин. — Чего это у тебя?

На руке у Кириллова, свисая рукавом, болталась моя куртка, я тут же узнал ее, а за спиной, перекинутый через плечо, возвышался горбом круглый, туго набитый и довольно большой мешок.

— Тут Прохор дом закрыл, велел товарищу шмутки передать. Вот, — бросив куртку на мотоцикл и тяжело опустив мешок на пол, он вздохнул, быстро оглядел стол и рукой вытер с лица пот. — Ух и жарко… Пить охота… Два места. Можно идти?

Я смотрел на него, стараясь понять, что означает этот мешок.

— Так мне идти? — косясь на стол и на ведро с бутылками, несчастно повторил он и вздохнул еще раз.

Я покачал головой и почему-то засмеялся:

— Нет. Куртка моя, а этого мешка я не знаю, первый раз вижу. У меня был рюкзак. Самый обыкновенный дорожный рюкзак, — сказал я, лишь сейчас заметив, что этот мешок был такого же цвета, как мой рюкзак. — Никакого мешка у меня не было, — добавил я, вставая, убеждаясь, что это и был мой, да, мой собственный рюкзак, но только неизвестно почему такой круглый.

— Не ваши вещи? — спросил Симохин.

— Так это что же, Роберт Иванович? — ни с того, ни с сего шумно взорвался шофер. — Совсем уже нас за людей не считают? Мне дали, а я что? Что было, то я на себе и притаранил. Как взял, так и принес. Мне Прохор сказал: «Товарищу, может, уезжать надо, отнеси». Да со мной всю-то дорогу люди шли. Никакого рюкзака не было. Два места. Или уперли у вас чего? — И, раздраженно взглянув на меня, он шагнул к столу, сел на мой табурет, нервно схватил бутылку с коньяком, налил рюмку и махом выпил. — Да я людей позову, пусть скажут: дотрагивался я до чего? Уперли, да? Уперли?

Он выскочил, болтаясь на полусогнутых ногах, и тут же вернулся. За ним, покашливая, бочком, вошли два старика, встали у стены, ничего не говоря, как бы собираясь наблюдать.

— Вот от самого Прохора шли! — выкрикнул Кириллов. — К вам, чтоб магазин Румба открыла. Вот пусть скажут: брал я чего? Курей смешить! Какой-то еще рюкзак. А это чего? Не рюкзак?

— Рюкзак, — сказал я, не успевая опомниться, не зная, кому именно и что я должен отвечать, и уже понимая, что происходит что-то серьезное.

— Так мешок-то ваш, значит? — посмотрел на меня Симохин. — Ваш все же? Все в порядке?

— Мой, — подтвердил я, как во сне. — Рюкзак мой, но…

— Да чтоб тут, на Ордынке, чего-либо, Роберт Иванович. Тут пропало? — перебил меня Кириллов. — Да чтоб тут… Я такого не видел, Роберт Иванович. Да тут завсегда хлеб-соль, заходи и бери. Народ-то какой драгоценный. Народ-то старинный. Рубашку последнюю — на! На! Я так говорю, Роберт Иванович? Я правильно говорю? — Он потянулся к ведру, вынул бутылку и стал открывать пробку зубами. — Чтоб тут пропало…

— Подождите. Дайте мне сказать, что у меня ничего не пропало!