Канада

Встав ночью, чтобы сходить в уборную, я обнаружил отца сидевшим в одиночестве за карточным столиком, по которому была разложена, будто еда по блюду, картинка, изображавшая Ниагарский водопад. На передней веранде горел свет. Картинка была почти закончена, оставалось добавить лишь несколько кусочков бледного неба. Одет отец был так же, как днем, — белая, уже помявшаяся рубашка, джинсы, сапоги с немного потускневшими носками. Однако он побрился и, судя по тому, как от него пахло, искупался. Увидев меня, отец, похоже, обрадовался, — я, впрочем, намеревался сразу вернуться в постель.

Он заговорил со мной.

— Знаешь, в детстве… В твоем возрасте… — Отец взял со стола кусочек картинки, повертел его так и этак и вставил в пустой участок неба, правильно выбрав место. Под ногтями отца еще оставалась полировальная паста. — В твоем возрасте я был неплохим спортсменом. Тогда это имело большое значение. Других радостей у нас не было. Ты ведь, наверное, знаешь, что такое Депрессия.

Я к тому времени уже прочитал о Рузвельте, Гувере, демонстрациях рабочих и очередях за хлебом, мы проходили все это в школе. И потому ответил:

— Да, сэр.

— Ну вот… — Он аккуратно примерил к картинке еще один кусочек, тот не подошел. Отец покачал головой. — Наверное, у меня были очень большие способности — к футболу, бейсболу, в этом роде. Да только никто меня ничему не учил, понимаешь? Я про тренеров. Ты или оставался благодаря врожденным способностям на плаву, или шел ко дну. Ну и…

Он улыбнулся, словно эти объяснения доставляли ему удовольствие.

— Я пошел ко дну. — Отец откашлялся, сглотнул. — Что и привело меня в армию. Не сразу. Со временем.

Он взял со стола другой фрагмент картинки, осторожно вставил его в пустое пространство и удовлетворенно хмыкнул: кусочек подошел. Теперь их осталось всего четыре. Отец повернулся в кресле, чтобы взглянуть на меня. Я стоял перед ним босой, в одних полосатых, белых с синим, пижамных штанах.

— Ты чего проснулся-то? — спросил отец. — Заботы спать не дают?

— Нет, сэр, — ответил я. Хотя забот мне хватало. Школа. Наш отъезд. Почему он не едет с нами. Почему полицейские преследовали нас, почему они так часто проезжают мимо нашего дома. Забот было много.

— Ну и отлично, — сказал он. — В пятнадцать лет можно и без них обойтись. Тебе ведь пятнадцать?

Он откинулся на спинку стула.

— Да, сэр, — подтвердил я.

Отец почесал кусочком картинки ухо.

— Сдается мне, ваша мать бережет себя для чего-то. Может, и всегда берегла. Для будущей жизни. Я ее не виню. И не жалею, что женился на ней. Потому что тогда у нас не было бы тебя и твоей сестры. — Он осмотрел кусочек картинки — так, словно к тому было прикреплено нечто любопытное. — Она сейчас обижена на меня. Ничего, поедет с вами в Сиэтл, все как следует обмозгует. Как-никак она в колледже училась — в отличие от меня.

— А ты почему не учился?

Я хотел спросить, почему он не едет с нами и почему мама обижена на него, но спросил о другом. Впрочем, мне всегда хотелось знать это.

— Да просто в голову не приходило, — беззаботно ответил отец. — Я думал, что мне и без того ума хватает. При моих-то перспективах. И наверное, был прав.

— Ты поедешь с нами в Сиэтл?

Я знал, что не поедет, но желал понять — может, все-таки существует вероятность того, что отец отправится с нами.

— Мне и тут хорошо. Я тебе это уже говорил сегодня. Буду ждать, когда вы вернетесь. Такой у твоей матери план.

— Ты собираешься снова пойти работать?

Отец улыбнулся, широко, и опять почесал ухо кусочком складной картинки.

— Если меня возьмут. Я ведь только-только начал. Хотя, думаю, способности к этому делу у меня имеются.

Он поднял перед собой фрагмент картинки, повертел так и этак, чтобы я его разглядел. Когда мы были маленькими, он часто показывал этот фокус мне и Бернер. Глаза отца округлились. Уголки губ дрогнули в улыбке, как если бы он сомневался в чем-то, — что было неправдой. И наконец он забросил кусочек в рот, пожевал и с нарочитым трудом проглотил, после чего преувеличенно закашлялся.

— Да, — сообщил отец, — вкусная штука. Складные картинки мне нравятся больше цветного горошка.

— Он у тебя в руке, — сказал я. И тронул себя за ухо, из которого отец нередко доставал такие штучки.

— Я его съел, — ответил отец. — Не хочешь попробовать? У меня еще три есть.

Он взял со стола один из оставшихся кусочков.

— Фрагмент у тебя в руке, — повторил я.

Отец положил обе ладони себе на колени, похлопал ими, покивал. Но я по-прежнему ждал, что он извлечет кусочек из воздуха.

— Шли бы вы спать, полковник, — сказал отец. — День был тяжелый. Нам всем на боковую пора.

Он протянул руку, взял меня за голое плечо, притянул к себе, и я ощутил его большое тело — теплое, пахнувшее апельсином. Отец трижды хлопнул меня по спине, отодвинул на длину вытянутой руки, окинул серьезным взглядом. А я все ждал и ждал появления кусочка картинки. Как дурак.

— Когда вы вернетесь, нам придется поработать над твоим телом, — сказал он. — Тебе нужны новые мускулы. Вот как увидимся снова, так ими и займемся.

— А тот кусочек где? — спросил я.

Он ткнул себя пальцем в живот: