Канарис. Руководитель военной разведки вермахта. 1935-1945 гг.

В долгие часы между допросами Канарис терзал себя размышлениями о том, всегда ли он поступал правильно, нельзя ли было, действуя иначе, отвратить ожидавшую его беду. Нет, он не осыпал себя упреками за измену фюреру. Судя по его высказываниям, обращенным к Лундингу, Канарис до конца был уверен в правильности своей принципиальной позиции по отношению к нацизму. Однако не следовало ли ему в отдельных случаях делать что-то лучше, искуснее, ловчее? Он постоянно думал о своих друзьях и единомышленниках, многие из которых томились в соседних камерах. Несмотря на все старания тюремщиков, которые из кожи лезли, чтобы изолировать заключенных друг от друга, уже через несколько недель весь концлагерь знал, что происходит в «бункере». И Канарису сразу же после прибытия во Флоссенбург стало известно о нахождении здесь Остера и Штрюнка, и для него не осталось тайной, когда в начале апреля в концлагере появился доктор Йозеф Мюллер. В своих усилиях создать завесу секретности эсэсовские парни действовали очень примитивно. И если не удавалось что-то выведать у надзирателей или узнать из подслушанных разговоров охранников, то помогало пристальное наблюдение за происходящим вокруг. Иногда при случайной встрече во дворе или в коридоре успевали обменяться отдельными словами или замечали где-нибудь на расстоянии знакомое лицо. Одним словом, у заключенных было достаточно пищи для размышлений, а нескончаемое однообразие дней и ночей не отвлекало от горьких раздумий.

Канарис проводил многие часы, ломая голову над ожидавшей его участью, но это ничуть не уменьшало силы его сопротивления своим мучителям. Допросы не приносили гестапо желаемых результатов. Во второй половине марта во Флоссенбург прибыл собственной персоной Кальтенбруннер, чтобы лично допросить своего давнего соперника и врага, который так долго сопротивлялся монополии РСХА на все разведывательные службы, что их объединение уже потеряло всякий смысл. Об этом полном драматизма разговоре у нас есть показания компетентного и надежного свидетеля. Припавший к дверной щели Лундинг видел обоих беседующих на лагерном дворе. При этом они не останавливаясь ходили взад и вперед: высокий, грубо сбитый, по-медвежьи неповоротливый Кальтенбруннер, который время от времени поднимал угрожающе свою лопатообразную руку, и идущий рядом низенький, хрупкий Канарис, явно горячо опровергавший все утверждения. «Нет, он еще крепок духом, – пробормотал молчаливый наблюдатель. – Его еще не сумели доконать».

Но уже недалек был тот час, когда Канариса постараются «доконать». И все-таки до последнего вздоха он продолжал сопротивляться. Удовольствия сломить его Канарис своим палачам из гестапо и СД не доставил. Им так и не удалось «выудить» из него известные ему подробности о многочисленных попытках патриотически настроенных военных и гражданских лиц освободить Германию от тирании Гитлера и террора Гиммлера. Он не проронил ни словечка, даже когда гестапо после отъезда Кальтенбруннера перешло от моральных издевательств к физическому насилию. Об этом Канарис сообщал датскому другу два или три раза в первых числах апреля. Как-то раз они снова случайно встретились в коридоре и глубоко заглянули друг другу в глаза. Канарис в этот момент понял, что перед ним настоящий товарищ – единственный, которому он может, не таясь, рассказать о своих страданиях. Взгляд, проникший в самую глубь души каждого и запомнившийся пережившему беду Лундингу на всю жизнь, придал Канарису уверенность в том, что в его смертный час с ним мысленно рядом будет преданный друг. И не имело большого значения то обстоятельство, что оба принадлежали к разным нациям, из которых одна причинила зло другой.