Канцелярская крыса. Том 2

Герти пришлось подождать, чтоб Муан смог его нагнать. Он ничего не мог с собой поделать: стоило над Новым Бангором растечься сумеркам, как ноги сами несли его прочь.

Сумерки были чем-то большим, чем сменой времени суток или астрономическим явлением. Сумерки возвещали о том, что где-то в городе просыпается Бангорская Гиена. Шевелит носом, втягивая запахи – вкусные, сочные запахи человеческого мяса, – и выбирается из своего логова на охоту.

– Его манера обставлять трапезу, – произнес Герти, с тревогой наблюдая за тем, как загораются один за другим газовые фонари на улице. – Еще ни один психопат в истории медицины не совершал ничего подобного. Это что-то совершенно особенное.

– Я знаю. Он рвет свои жертвы на части.

– Режет, Муан, режет. Вдумчиво и без спешки. Каждое тело для него – не просто охотничий трофей. Это театральная сцена, на которой оживает кровавый кошмар. Или полотно, на котором безумный художник рисует что-то невообразимое. В любом случае это нельзя считать неконтролируемым бешенством. Бангорская Гиена знает, что творит. И упивается этим.

– Я читал газеты, мистра.

– Не все его выступления попали в газеты, – неохотно сказал Герти, кутаясь в пиджак. Несмотря на то что ночь обещала быть душной, как и все ночи на острове, он всем телом ощущал дыхание ледяных и сырых сквозняков, взявшихся неведомо откуда. – Первые жертвы он попросту разделал. Не как мясник, скорее как профессор, готовящий предметный материал для лекции. Все органы отделены друг от друга и выложены рядами. Аккуратно, как в медицинском музее. Само по себе это не так уж необычно для психопата, промышляющего с ножом на улицах. Джек Потрошитель использовал схожие приемы. Но Бангорская Гиена пошла дальше. Она совершенствовалась. Каждое следующее тело было чем-то новым. Омерзительно новым. Это выглядело так, будто наш психопат… осваивает какое-то сложное, недоступное человеческому разуму искусство.

– Щучья кость!

– Очередную свою жертву он разрезал на ремни. В прямом смысле этого слова. Срезал с тела всю кожу одним куском. Получился удивительно длинный ремень. Достаточный для того, чтоб натянуть его меж фонарных столбов и водосточных труб, развесив на нем требуху и кости. Другому пришлось еще хуже. Бангорская Гиена вырезала все кости из его тела. Одну за другой. И сложила в сим-патичную, увенчанную черепом пирамиду.

– Мистра, Бога ради, перестаньте! – взмолился Муан.

Бронзовая кожа великана приобрела оттенок салатного листа, различимый даже в сумерках. Неудивительно. Несмотря на свою грозную внешность и литые мышцы, Муан не отличался крепким желудком.

– Мне пришлось читать об этом три дня. Мало того, там были и фотографии…

– Так вот отчего вы не едите толком столько времени.

– Кусок в горло не лезет, – пожаловался Герти. – Если Бангорская Гиена не задумается о смене профессии, я, чего доброго, лишу лавров старого постника Моисея[37]…

– Вам надо следить за здоровьем, мистра, – серьезно сказал Муан, глядя на него сверху вниз.

В иной ситуации подобная забота со стороны помощника была бы приятна Герти. Но сейчас он был слишком увлечен собственными мыслями и взволнован подступающей темнотой.

– Есть еще кое-что, чего не писали в газетах, – сказал он через силу. – Все жертвы Бангорской Гиены потеряли лицо. И, боюсь, не в фигуральном плане.

– Он… Тангароа[38]!

– Да. Он срезает у них лицо, Муан. Лицо – это единственное, чего крысы Канцелярии не находили на месте пиршества Гиены. Его не интересуют сердца его жертв, их мозг, печень или желудок… Только лица. Их он всегда уносит с собой. И это крайне странно.

– Почему?

– Многие части человеческого тела могут служить трофеем и ценятся по-своему. Твои дикарские предки, повергая врага, нередко вырезали у него сердце, чтоб заполучить его мужество, или печень, чтоб получить жизненную силу, но лица… – Герти покачал головой. – Нет, это работа не дикаря. Мистер Беллигейл считает, что это своего рода охотничьи трофеи. Что Бангорская Гиена вешает их над камином, как мы вешаем головы лосей и чучела уток. Но мне кажется, здесь что-то другое. Это что-то вроде… коллекции. Самой страшной коллекции, что только можно представить.

– Он ведь и имени своего не скрывает, так, мистра?

Герти скривился.

– Да, черт побери. При каждом теле он оставляет отметку, словно сдает белье в прачечную. Визитную карточку с фамилией Уинтерблоссом. Его фирменный знак. Никто не знает, зачем он это делает.

Темнота подступала все ближе, лишая Герти душевного равновесия. Прежде ему казалось, что Майринк недурно освещен, а уж по лондонским меркам так и вовсе сверкает в ночи как новогодняя гирлянда. Множество горящих окон и газовых фонарей заливали улицы светом, достаточно ярким, чтобы можно было рассмотреть спешащих по домам горожан.

Неделю назад эта улица не вызвала бы у Герти никакой опаски.