Канцелярская крыса. Том 2

– Но как… как вам удалось увернуться от четырех пуль, выпущенных с такой близкой дистанции?

Герти помнил, как увидел дуло револьвера, устремленное ему в лицо. Как попытался выхватить из трости клинок, но тот заел: у трости имелась хитрая защелка… Тогда он схватился за револьвер в кармане пиджака и рванул его на себя, но тот зацепился курком за ткань и намертво застрял.

«Прощайте, мистер Уинтерблоссом. Мне жаль». Дуло револьвера было черно и пусто, как замочная скважина, ведущая в темную комнату. Но Герти знал, что спустя долю секунды из него вырвется фонтан обжигающего огня. На таком расстоянии не промахиваются. Знал он и то, что не успеет ничего сделать. Завопив от ужаса, Герти попытался отпрянуть, одновременно потянувшись рукой за дерринжером на правой лодыжке…

Дальше он сам ничего не помнил. Загрохотали выстрелы, и что-то так больно ударило его под ребра, что выбило из груди весь воздух. Он покатился по мостовой, чувствуя, что пробит во многих местах и истекает кровью. Удивительно, собственная кровь показалась ему холодной. Сквозь звон в ушах он едва слышал звуки бегущих шагов – его убийца бросился бежать, как только выполнил свою работу.

«Вот как оно – умирать», – подумал Герти, чувствуя щекой шероховатое касание камня. В этот краткий миг, отделяющий человеческую душу от вечности, оно показалось ему почти приятным. Звезды в ночном небе стали выглядеть по-особенному. Как ангельская пыль, растворенная в воздухе. Герти смотрел на них, изо всех сил пытаясь держать глаза открытыми, но знал, что долго это не продлится. В этот миг он забыл про все. Про Канцелярию с ее крысами. Про Бангорскую Гиену, рыщущую где-то в ночи. Забыл даже про Гилберта Натаниэля Уинтерблоссома, который вдруг оказался где-то позади, какой-то неважной щепкой, бултыхающейся в ручье. Перед ним открывалась вечность. И он молился только о том, чтобы ему было отпущено еще несколько секунд, которые он сможет провести, глядя на звезды…

– Мистра! Ай, мистра, что же это вы тут лежите?

Что-то заслонило от него звезды. Что-то с переломанным носом и большими, наполненными тревогой глазами. Муан. Услышал, стало быть, выстрелы и вернулся. Герти испытал окрашенный близкой смертью прилив нежности к этому неуклюжему дикарю. Умереть на руках преданного слуги… В этом есть что-то красивое, что-то возвышенное, что-то такое байроновское…

– Иди, милый Муан, – пробормотал Герти, чувствуя, как слабеет собственный голос. – Я не держу на тебя зла. Все закончилось так, как и должно было. Все верно.

Он застонал, когда сильные руки полли принялись мять и ощупывать его умирающее тело. Это уже было лишнее. Портило исполненный миндальной горечи ритуал. Герти хотелось испустить последний вздох, глядя в ночное небо, а не ворочаясь под бесцеремонными лапами грубого дикаря.

– Хватит… пусти… Все кончено, Муан. Надо смириться.

А тот вдруг широко улыбнулся, обнажив полный набор крупных, как у лошади, белоснежных зубов.

– Хвала всем атуа[45], мистра, вы целы! А я уж перепугался не на шутку…

– Я умираю, – мягко сказал ему Герти, чувствуя, как тело затопляет предсмертной негой. – Не вини себя, Муан. И прости меня за все, что волей или неволей тебе причинил… А теперь отпусти меня. Меня ждет далекий путь.

– Такой уж и далекий, – пробормотал Муан, все еще бесцеремонно ощупывая умирающего хозяина. – Два этажа всего по ступенькам…

Он отказывался верить, понял Герти. Бедный Муан с его большим и мужественным сердцем. А может, сообразно его дикарской вере душа, чтобы попасть на небо, преодолевает длинную лестницу, каждая ступень которой представляет собой…

– Вставайте, мистра! – Муан схватил Герти за лацканы пиджака и потянул на себя. – Ни к чему лежать на камне, ночи здесь не такие уж теплые… Пожалуй, сбегаю принесу вам топленого молока. Вы только на ноги встаньте.

– Я умираю, черт тебя возьми! – разозлился Герти, пытаясь отпихнуть от себя его бритую голову. – Можешь ты хотя бы в такую минуту оставить меня в покое?

– Вы не умираете, мистра, – нерешительно произнес Муан. – Вас вроде как не задело.

– О чем ты говоришь? Меня подстрелили.

– Все пули угодили в дверь, как я вижу. На вас нет ни единой дырки. Разве что рукав в одном месте пропороло…

– Я лежу в луже крови, – устало сказал Герти, ощущая, однако, какую-то душевную неуверенность. Ночное небо стало на шаг от него дальше.

– Это не кровь.

– А что?

Муан принюхался.

– Сдается мне, какие-то помои. Ваша соседка, пожилая миссис, их тут для котов оставляет…

С помощью Муана Герти поднялся и ощупал себя дрожащей рукой. Полинезиец был прав: следов пуль на теле не обнаружилось, не считая неровного, еще теплого отверстия в рукаве. Едва удерживаясь на ногах, не обращая внимания на стекающую по пиджаку зловонную жижу, Герти повернулся к двери. На полированной поверхности темнели четыре хорошо заметные вмятины.

«Четыре выстрела. В упор. А я остался невредим, потому что в последний миг поскользнулся на луже помоев! – подумал Герти отрешенно. – Рехнуться можно».

– Полковник?..