Канцлер

А может быть, сможет? Какое счастье, что при покупке дворца на Каменном острове он оформил все на имя жены. Государыне ничего не стоит взять под арест его супругу, как случилось с юной Марией Лесток, урожденной Мегден. И крепости со своим лекарем сидела, и в ссылку за ним пошла. Но здесь другой случай. Елизавета Петровна из милости, а может по забывчивости, не подвергла супругу Анну Ивановну аресту. Значит, есть малая надежда, что каменноостровский особняк с парком и службами останется за ней… А это еще то значит, что можно перевести из этого дома на Каменный и серебро, и гобелены, и картины, и фарфор — все ценное… не говоря уж о платье. Перевозить следует, конечно, тайно, по ночам, если Колышкин со всем отрядом закроет на это глаза. Если гвардейский сержант увидит в этих ночных вояжах намек на справедливость, то за небольшую мзду… нет, здесь книгами не отделаешься, нужны полноценные подарки.

Колышкин все понял с полуслова и с радостью во взоре согласился во всем помогать арестованному, только посоветовал делать это немедля, пока лед на Неве и на заливе крепок.

— Завтра какое число-то? — он начал по-хозяйски загибать пальцы. — В неделю надо уложиться. Если весна будет ранняя — ведь март на дворе, то лед скоро станет ноздреват, следом ледокол… А там уж жди, пока понтон наведут. Если следствие споро пойдет, то вам могут уже к этому сроку… — он запнулся, придумывая помягче наказание, и Алексей Петрович сам добавил с истеричным смешком:

— …голову рубанут.

— Отнюдь! Мы с вами не верим в судьбу слепую, а верим в справедливость и разумное просвещение.

— В Бога надо веровать и в милость его, — сурово сказал экс-канцлер. — Зови супругу мою.

Опухшая от слез и головной боли, Анна Ивановна не сразу поняла, что от нее хотят, но когда сообразила, что к чему, то как-то сразу и приободрилась. В ту же ночь от дома, что близ Исаакия Долматского, отправился груженый возок, в глубине его пряталась перепуганная и озабоченная Бестужева, на козлах рядом с кучером сидел второй человек в отряде, младший чин Буев, как человек неприхотливый, он предпочитал подаркам деньги. Шустрый Колышкин меж тем встретился со Шкуриным.

Давно уже у Алексея Петровича не было так спокойно на душе. Как только груженный серебром и картинами возок отъехал от дома, Бестужев сел работать. Да, да, взял перо в руки и придвинул чистый лист бумаги. Для кого? — спросите вы. Не наивно ли трудить мозги свои ради призрачной надежды быть услышанным? Он трудился ради России — прекрасной и вечной… и ради себя самого, ведь и по сию пору говорим мы, что лучшим лекарством от беды является работа.

Алексею Петровичу хотелось сделать достоянием бумаги возникшие мысли, о том, что нельзя арестовывать и тем паче конфисковывать имущество без предварительного, учиненного по правилам приговора. Голова была ясной, перо летело птицей. Жаль только, что не пришли ему эти мысли в голову ранее. А ведь мог подумать об этом, когда Лестока конфисковывали! Не глуп человек, в России живешь! Но… знать, где падать, соломки бы постелил.

«Дворяне должны быть изъяты из юриспруденции суда государственного, только сословный суд может судить их с помощью поверенного, а именно advokat'а. Должность поверенного может быть доверена только дворянину! А ежели суд докажет участие дворянина в преступлениях криминальных, то и в том случае не следует конфисковывать у виновного имущество, понеже они и так понесут публичное бесчестие, ссылку или мучительную смерть».

Свечи догорели, в углу на принесенном из гостиной канапе, положив под голову книгу и укрывшись камзолом, спал Колышкин. Видно, хорошие сны показывали этому с чистой совестью человеку, розовые губы его приятно улыбались.

Перед тем, как впасть в сон, Колышкин со всеми подробностями рассказал о встрече со Шкуриным и о том, как пили в трактире гданьскую водку и какие там готовят потрошки — ум отъешь!

— Записку вашего сиятельства Шкурин взял, а вам в свою очередь передал, что госпожа шкуринская все бумаги изволили предать огню. Это чтоб, значит, никому беспокойства не было, — отрапортовал и тут же свалился набоковую.

«Счастливый человек, — подумал Бестужев с неожиданным раздражением, в такие минуты видеть чужое довольство и безмятежность особенно противно. — А мое счастье, видно… магометанское… Где он это чудо вычитал? Что это за магометанская судьба такая…»

Он осторожно вытянул из-под розовой щеки книгу, открыл страницу на закладке.