Канцлер

Комната была узкой, стены не тканью обиты, а покрашены в серый цвет, окна щелявы, дуло из них неимоверно, но соседка, княжна Олсуфьева, посоветовала не унывать, потому что в начале октября их наверняка переведут из Царского Села в Петербургский дворец, а там печи. Княжне Олсуфьевой было восемнадцать лет, она была худенькая, как ребенок, с изящными повадками, прозрачными, странным образом выгнутыми пальчиками и созвездием ярких веснушек, которые она старательно замазывала три раза в день вонючей белой пастой. Как только княжна рассмеялась, явной стала еще одна ее особенность, она была необычайно большерота, то есть на вид рот ее имел обычную величину, но в случае нужды мог растягиваться до немыслимых размеров. Мелитрисе во время еды и десертную ложку с трудом приходилось в себя вталкивать, а во рту княжны полностью умещалась большая деревянная ложка. В этом Мелитриса убедилась, наблюдая, как ее новая подружка лакомится вареньем. Ка-а-к раскроет рот. Господи, да туда карета въедет! При этом Верочка Олсуфьева была и добродушна, и незлобива, а если не открывала рот во всю ширь, так еще и хорошенькая.

После обеда Мелитриса была представлена прочим фрейлинам. Их было около двадцати. Из объяснений Олсуфьевой она поняла, что на самом деле их гораздо больше, но сейчас некоторые разъехались по домам по болезни или просто в отпуск. Если государыня больна, то что им болтаться без дела да разорять государственную казну.

На первый взгляд все фрейлины выглядели совершенными красавицами, и одеты, и причесаны, во взоре подобающая томность, и разговаривают по-светски, чуть в нос, кстати, необычайно противно. Но при ближайшем, более подробном, осмотре Мелитриса увидела у своих будущих товарок кучу изъянов. Во-первых, среди них были почти старухи, им было уже наверняка за двадцать пять, и Мелитриса искренне их пожалела. А во-вторых, смотришь, у иной зубы ужасные, и она все время по-старушечьи поджимает губы, у другой глаза нарисованные, от третьей пахнет нехорошо, у четвертой вся шея в сыпи или в прыщах, не поймешь сразу что. В чем-то все фрейлины были неуловимо похожи, может быть, модными мушками — все были оклеены ими весьма щедро, и несколько спесивым выражением лица, или светлым тоном однообразного покроя платьев. Словом, фрейлин можно было поставить в строй. Это был бы самый очаровательный отряд на свете, но все-таки отряд, стадо, сборище однотипных. Но из всех новшеств, коими полнилась душа Мелитрисы, больше всего ее потрясла встреча с принцессой Курляндской. Собственно, в самой встрече не было ничего особенного.

— Мелитриса? Какое странное имя.

— Получила его при крещении.

— Понимаю, — принцесса доброжелательно усмехнулась, — но я не могу придумать к нему уменьшительное имя. Как звали тебя дома?

— Папенька — Мелитрисой, нянька — тяпой-сударыней, тетушка меня никак не звала, просто мадемуазель…

— Понятно, — кивнула гофмейстерина. — Я буду звать тебя, как папенька и на «вы», а ты называй меня мадамой…

Мелитриса сделала книксен. Мадама… Начнем с того, что она была горбата. Да, да… Такого нарочно не придумаешь — поставить для присмотра за фрейлинами старую уродку Шмидт и горбатую… страшно вымолвить — Бироншу. Екатерина Ивановна была дочерью Эрнста Иоанна Бирона, герцога Курляндского. Мелитриса родилась в тот самый год, когда Бирон — мучитель, тиран и притеснитель, фаворит покойной Анны Иоанновны, был сослан в Сибирь. О, папенька рассказывал, нянька нашептала про все эти ужасы, аресты, казни, Тайную канцелярию, да и что рассказывать, если в воздухе по сию пору висит мрак и ужас бироновщины.

Однако, присмотревшись к мадаме, Мелитриса нашла, что она вовсе не так ужасна. Ей было около тридцати лет, глаза ее природа сотворила красивыми, светло-серыми, а каштановые, вьющиеся на висках волосы были выше всяких похвал. И потом, она умна. Добавим, что горб не мешал принцессе Курляндской… тсс!.. быть другом, а может, и возлюбленной Их Высочества великого князя Петра Федоровича. Когда она сидела за столом или в кресле, то никакого горба у нее не было видно, а Верочка Олсуфьева — она с принцессой в бане мылась — говорит, что горба у нее вовсе нет, просто она кривобокая.

Простить мадаму за ее фамилию и признать, что дочь за родителей не ответчица, заставила Мелитрису романтическая история жизни принцессы Курляндской, рассказанная шепотом все той же Верочкой Олсуфьевой.

Бирона с семьей при Анне Леопольдовне сослали в Сибирь, но когда на трон вступила Елизавета, она разрешила сосланным выбирать место жительства вблизи Москвы. Они выбрали Ярославль. Маленькую кривобокую принцессу не любили ни отец, ни мать, плохо о ней заботились, и, наконец, она, тяготясь страшной своей участью, решила бежать от родителей. Но куда? Она прибежала к жене ярославского воеводы, заклиная дать ей кров и уберечь от нареканий жестоких родителей. Фамилия жены была Пушкина. И вот эта Пушкина написала письмо на высочайшее имя, в котором помимо просьб о заступничестве была еще одна, согревшая сердце императрицы. Принцесса желала принять православие.