Капибару любят все

– Мама, дай нам табуретку, – распоряжался сын. Ольховский, обнаружив в себе позабытое волнение, поднялся из кресла, вместо «табуретку» на полмига услышав «таблетку»…

– Да вот сюда поставь… Садись! – это опять Насте.

Ольховский просунул голову в коридор. Даже сейчас это выглядело любопытством и ничем больше.

– Привет, папа… Настя, это мой папа. Папа, это Настя.

Ольховский как-то так себе все и представлял. Знакомство с девушкой сына. Настя повернула к Ольховскому лицо и тихо и четко ответила:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Настя, – ответил Ольховский, падая.

По крайней мере, так ему показалось. Земля ушла из-под ног, но вернулась так быстро, что он не успел даже покачнуться. Ощущение страха осталось. Он уже забыл, когда женщина производила на него такое впечатление.

– Настя, вот тапки! – суетилась Лена, подсовывая девчонке гостевые шлепанцы.

Настя переобулась, и от ее босых стоп на полу коридора остались два влажных, исчезающих на глазах следа.

Сергей неумно потоптался на месте, но продолжал стоять.

Он бы огорчился, если бы Дима привел неопрятную толстуху. Сокрушался бы, если бы избранница была безвкусно одета. Но такого он предположить не мог. Дима привел совершенство, и это оказалось больнее всего.

Ольховский даже не очень ее рассмотрел – он ее понял. Наследственность проявила себя неожиданно: сыну нравились те же женщины, что когда-то нравились и отцу…

Сын вел себя достойно. Взял, так сказать, ситуацию в мужские руки. Намеренно не таясь, достал из рюкзака бутылку вина. Подтолкнул Настю к своей комнате и закрыл дверь перед носом у любопытной Лены.

– Ого? – посмотрела она на Ольховского с надеждой на то, что он разделит ее удивление.

– А как ты хотела?

– Могли бы и без вина…

И он опять был вынужден напомнить ей, чем занимались они в этом возрасте. Тогда еще, правда, по отдельности.

Несколько лет назад Ольховский написал рассказ. Даже не рассказ – разминку. Все то лето он относился к литературе только как читатель. Рассказ-разминка назывался «Осень, которой не было». Рассказ о том, что, минуя какой-то возрастной рубеж, мужчина уже не замечает, как год сменяется годом, лето – осенью, и сама осень уже не так прекрасна, как когда-то… В целом – тоска и рефлексия, если бы не одно «но». Это правда! Банальная правда не становится менее правдивой от своей банальности. В рассказе герой мечтал о девочке-тайке или же таитянке – неважно. Девочка могла быть откуда угодно… Главное, чтобы она была молода и полна своих девичьих тайн, которыми могла бы поделиться. Тайкой же Сергей хотел видеть ее потому, что представлял, как они с девочкой будут раскладывать на песке найденные ею цветные камни, выброшенные прибоем.

Описывая все это, он проникся к девочке чувством. То время, которое он просидел за своим письменным столом, сочиняя тайку, Ольховский проводил далеко от дома, на том несуществующем пляже. Возвращаться ему не хотелось. Теперь же сын привел домой ту, которая по всем внешним данным подходила на роль тайки. У нее вполне могли быть свои девичьи тайны. Ольховский не завидовал сыну – это было бы слишком. Ему было даже приятно, что у сына есть вкус и мужество иметь рядом с собой красавицу. Он не завидовал. Ему немножко жаль себя: сорок лет – это совсем не возраст… Он бы мог предложить этой Насте много чего, все что угодно, кроме молодости, хотя и отсутствие молодости не означает непременный приход старости. Есть зрелость, в конце концов… В том-то и дело, что зрелости у Ольховского нет! Есть все что угодно, кроме зрелости. Та же рефлексия, например. Зрелость – время, когда свои проблемы становятся выше проблем мироздания, считал он. Его, увы, еще волнует мироздание.

Через минуту Димка появился снова:

– Пап, дай мне штопор!

– Дима, дай мне штопор, – передразнил его Сергей. Сын понял абсурдность просьбы и удалился на кухню.

К сожалению, он даже не спросит, понравилась ли отцу девушка, которую он привел ночевать. Ольховский бы по-дружески показал Димке большой палец. Но нет – скорее всего, Димка будет потом шушукаться с матерью, взяв с нее слово «ни за что не говорить отцу». Лена, естественно, слова не сдержит, но Димка не узнает об этом. В передаче информации случился сбой – Ольховскому хотелось бы напрямую.

– Может, вам сосисок сварить? – беспомощно спрашивает Лена.

– Не надо! – грубовато отрезает сын, так, будто сосиски унижают его мужское достоинство.

В его комнату хлопает дверь.

– Ну и как тебе? – Лена спросила шепотом, многозначительно кивнув головой в сторону детской комнаты.

– Вполне, – обронил Ольховский.

– Ольховский, ну почему ты молчишь?

– Я же сказал – вполне!

– И всё? Правда ведь хорошенькая?

– Да чего уж там, просто красавица. Я завидую!

– Дурак, – как на неудачную шутку огрызнулась Лена, хотя Ольховский и сказал чистую правду.

– Димусик с ней такой взрослый, да? – Жена хотела живых обсуждений и не знала, с чего начать.

– Он будет еще взрослей, если ты перестанешь называть его Димусиком.

– Он мой сын! Слушай, Ольховский… – Она вздохнула и замолчала.

– Ну? – подбодрил он Лену.

– Ну, слушай, – начала Лена вкрадчиво. – Как ты думаешь, у них уже было?