Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

— Гэлбрейт? — переспросил Хорнблауэр. Эта новость помешала ему задуматься, какая же будет награда за список потерь в сто семнадцать имен, если до него капитанов возводили в рыцарское достоинство не более чем за восемьдесят убитых и раненых.

— Очень плохо, сэр. Обе ноги раздроблены до колен.

Гэлбрейту выпала участь, которой Хорнблауэр страшился для себя. Потрясение вернуло Хорнблауэра к его обязанностям.

— Я немедленно спущусь к раненым, — сказал он, но тут же одернул себя и внимательно посмотрел на первого лейтенанта. — Как вы сами, Буш? Вы выглядите неважно.

— Со мной все отлично, сэр, — запротестовал Буш. — Я часок отдохну, когда Джерард придет меня сменить.

— Ладно, как хотите.

Под палубой, в кубрике, было как в Дантовом аду. В темноте поблескивали четыре масляные лампы, красновато-желтый, пробегавший по палубным бимсам свет, казалось, лишь сгущал тени. Было нестерпимо душно. К обычным запахам застоявшейся воды и корабельных припасов добавилась вонь от тесно лежащих раненых, от коптящих ламп, едкий пороховой дым, так и не выветрившийся со вчерашнего дня.

Жар и вонь ударили Хорнблауэру в лицо. Через пять минут он взмок, словно его окунули в воду, — такой горячий и влажный был воздух.

Таким же плотным, как воздух, был шум. Слышны были обычные корабельные шумы — скрип и стон древесины, шептание такелажа, передаваемое через руслени, гул моря за бортом, плеск переливающейся в трюме воды, монотонное лязганье помп, отдающееся в обшивке. Но все это звучало лишь аккомпанементом к звукам кокпита, где семьдесят пять раненых стонали, рыдали, вскрикивали, ругались и блевали. Вряд ли грешники в аду находятся в условиях более ужасающих или терпят большие муки.

Хорнблауэр нашел Лори. Тот стоял в темноте и ничего не делал.

— Славу богу, вы пришли, сэр. — По голосу было ясно, что с этого момента Лори всю ответственность целиком и полностью перекладывает на плечи капитана.

— Сделайте обход вместе со мной и доложите, — коротко приказал Хорнблауэр.

Все это было глубоко ему неприятно, однако обратиться в бегство, как подсказывал инстинкт, он не мог, хоть и был на корабле практически всемогущ. Дело надо было делать, и Хорнблауэр знал: раз Лори доказал свою никчемность, никто лучше него самого не справится. Он подошел к ближайшему раненому и в изумлении отпрянул. Дрожащий свет фонаря освещал классические черты леди Барбары. Она стояла на коленях рядом с раненым и губкой вытирала ему лицо.

Хорнблауэр был изумлен, шокирован. Лишь много лет спустя Флоренс Найтингейл доказала, что женщины могут и должны ухаживать за ранеными[15]. Для человека со вкусом невыносимо было даже помыслить, что женщина может работать в больнице. «Сестры милосердия» трудились там ради спасения души. Вечно пьяные старухи помогали роженицам и иногда ухаживали за больными. Но с ранеными дело имели исключительно мужчины — мало того, мужчины, ни на что иное не годные, которых принуждали к этому, как принуждали чистить гальюны, — ввиду полной никчемности или в наказание. Хорнблауэра едва не стошнило, когда он увидел, что леди Барбара касается грязных тел, крови, гноя и блевотины.

— Не делайте этого! — хрипло выговорил он. — Уходите отсюда. Идите на палубу.

— Я уже начала, — отвечала леди Барбара безразлично. — И не уйду, пока не закончу.

Ее тон исключал всякие возражения. Точно так же она могла бы сказать, что у нее насморк, который придется терпеть, пока не пройдет.

— Тот джентльмен, который здесь за главного, — продолжала она, — не знает своих обязанностей.

Леди Барбара не считала, что ухаживать за ранеными благородно. Для нее это было занятие еще более низменное, чем штопка или готовка (и тем и другим изредка, по необходимости, утруждала она в путешествиях свои длинные пальцы). Однако она нашла дело, которое исполняется недолжным образом, дело, которое никто лучше нее сделать не может, притом что для блага королевской службы надлежит его делать хорошо, и приступила к нему с той же самоотверженностью, с тем же небрежением к своим удобствам и вниманием к мелочам, с какими один ее брат управлял Индией, а другой — сражался с маратхами.

— У этого человека, — продолжала леди Барбара, — щепка под кожей. Ее надо немедленно извлечь.

Она указала на волосатую и татуированную матросскую грудь. Под татуировкой был огромный черный синяк от грудины до правой подмышки. Подмышечные мускулы явственно выпирали под кожей. Леди Барбара положила на них пальцы, матрос застонал и задергался. В морском бою раны от щепок составляют значительную часть ранений. Зазубренные куски древесины нельзя извлечь через то же отверстие, через которое они вошли. В данном случае щепка прошла вдоль ребер, разрывая и увеча мышцы, и в конце концов оказалась под мышкой.

— Вы готовы? — спросила леди Барбара несчастного Лори.

— Ну, мадам…

— Если вы этого не сделаете, сделаю я. Не глупите же.

— Я прослежу за этим, леди Барбара, — вмешался Хорнблауэр. Он готов был пообещать что угодно, лишь бы она ушла.

— Очень хорошо, капитан.