Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

— С выездной сессии суда в Эксетере, сэр, — произнес Прайс, извлекая из кармана список. — Уэйтс — тот, что в молескиновых штанах, сэр, — воровал овец. Вот этот в черном — двоеженец, сэр, — прежде был приказчиком у пивовара. Остальные все больше воры, кроме этих двоих — они поджигали стога, — да тех двух в кандалах — их осудили за разбой.

— Кхе-хм. — Хорнблауэр на мгновение лишился дара речи.

Новобранцы, моргая, смотрели на него — кто с надеждой, кто с ненавистью, кто равнодушно. Виселице, тюрьме или высылке в колонии они предпочли флот. Ясно, почему они в таком плачевном состоянии, — последние несколько месяцев они провели в тюрьме. Славное пополненьице — махровые смутьяны, хитрые лодыри, придурковатые мужланы. Но это — его матросы. Они напуганы, угрюмы, встревожены. Надо расположить их к себе. Как это сделать, подсказало природное человеколюбие.

— Почему они еще в наручниках? — произнес он громко. — Немедленно освободите их.

— Прошу прощения, сэр, — извинился Прайс. — Я не посмел без приказа — вестимо, кто они и откуда.

— Это не имеет никакого значения, — отрезал Хорнблауэр. — Они завербовались на королевскую службу. На моем корабле наручники надевают только по моему приказу.

При этом Хорнблауэр смотрел на новобранцев, а обращался исключительно к Прайсу — он знал, что так произведет большее впечатление, хотя и презирал себя за риторические уловки.

— И чтобы я больше не видел моих матросов под конвоем, — прорычал он в сердцах. — Это новобранцы на почетной службе, их ждет достойное будущее. Я попрошу вас принять это к сведению. Теперь найдите кого-нибудь из команды баталера и позаботьтесь, чтобы рекрутам выдали приличную одежду.

Вообще-то, не полагается отчитывать офицера перед матросами, но Хорнблауэр знал, что не сильно повредил старшине судовой полиции. Новички так и так его возненавидят — за то ему и платят, чтобы вся команда вымещала на нем злость. Теперь Хорнблауэр обратился к самим новобранцам:

— Тому, кто старательно исполняет свой долг, на этом корабле страшиться нечего. Его ждет блестящее будущее. Ну-ка я погляжу, какими ладными вы будете в новой одежде, когда смоете с себя последние напоминания о месте, откуда прибыли. Вольно.

Сдается, он покорил этих глупцов. Унылые лица озарились надеждой — впервые за долгие месяцы, если не впервые в жизни, с ними обошлись по-человечески, а не по-скотски. Хорнблауэр проводил их взглядом. Бедолаги. Они просчитались, променяв тюрьму на флот. Ну что ж, это тридцать из недостающих ему двухсот пятидесяти живых автоматов, которые будут тянуть тросы и налегать на вымбовки шпиля, когда «Сатерленду» придет время выйти в море.

Торопливо подошел лейтенант Буш и откозырял капитану. Суровое загорелое лицо с неожиданно-голубыми глазами осветилось столь же несуразной улыбкой. Хорнблауэра кольнуло смутное, похоже на стыд чувство. Надо же, Буш ему рад. Невероятно, но им действительно восхищается, его, можно сказать, обожает этот безупречный служака, этот бесстрашный боец, кладезь разнообразных достоинств, которых Хорнблауэр в себе не находил.

— Доброе утро, Буш, — сказал Хорнблауэр. — Пополнение видели?

— Нет, сэр. Я обходил полуденным дозором на шлюпке и только что вернулся. Откуда они?

Хорнблауэр рассказал. Буш довольно потер руки.

— Тридцать! — воскликнул он. — Не ожидал. Думал, из Эксетера пришлют человек двенадцать. А сегодня открывается выездная сессия в Бодмине. Дай-то бог, чтобы они прислали еще тридцать.

— Марсовых нам из Бодмина не пришлют, — сказал Хорнблауэр, донельзя успокоенный тем, что Буш столь оптимистично отнесся к появлению в команде осужденных.

— Да, сэр. Зато на этой неделе ждут вест-индский конвой. Сотни две матросов с него загребут. По справедливости нам должно достаться человек двадцать.

— Мм, — протянул Хорнблауэр и отвернулся. Маловероятно, что адмирал порта пойдет ему навстречу. Не того он сорта капитан — не самый выдающийся, но и не самый нуждающийся в помощи. — Я пойду вниз.

Разговор благополучно переменился.

— Женщины бузят, сэр, — сказал Буш. — Я, если не возражаете, лучше пойду с вами.

Сквозь приоткрытые пушечные порты на нижний гондек тускло сочился свет, освещая непривычную картину. С полсотни женщин кучками сидели на палубе и громко переговаривались. Три или четыре, приподнявшись на локте с гамаков, глазели на остальных. Две через орудийные порты торговались с гребцами береговых лодок; чтобы матросы не сбежали, порты затянули сетками, довольно, впрочем, редкими — сквозь них легко проходила рука и можно было что-нибудь купить. Еще две скандалили. У каждой за спиной собралась кучка болельщиц. Женщины различались решительно всем. Одна, смуглая, темноволосая, такая высокая, что ей приходилось сутулиться под пятифутовыми палубными бимсами, грозно наступала, другая — приземистая белокурая крепышка — явно не собиралась отступать.

— Да, сказала, — не унималась она, — и еще повторю. Не больно ты меня напужала! Говоришь, ты — миссис Даусон? Так тебе и поверили!

— А-а! — завопила оскорбленная брюнетка.