Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

— Не знаю, как они вам приглянутся, — сказал капитан Белов, когда я оторвался от карт и внимательно посмотрел на него, — но я без этих карт как парус без ветра. Берите. Вам, — продолжал он, когда я взял карты, — теперь скорей бы получить моторку, а еще лучше — катер. Думаю, что Маркушенка поможет. В случае чего, вы ему прямо скажите, что у Скибы на складе второй год стоит красавец катер! Для кого он бережет это добро, черт его знает! Недавно на собрании спросили его, он говорил обо всем, а моторку обошел «на бреющем»… А если Маркушенка спросит, откуда вам, мол, известно это, скажите: «Да об этом вся Слободка говорит». В крайнем случае сошлитесь на меня.

— Каждый может подтвердить, — вставил свое слово Данилыч. — Ты, Лексаныч, иди завтра до секретаря смело…

Было уже поздно. Я поблагодарил капитана Белова и встал из–за стола. Вслед за мной поднялся Данилыч.

Капитан Белов проводил нас до калитки. Мы были уже у своей хаты, а он все еще стоял на старом месте, теперь уже не один, а с группой рыбаков, и смотрел на море. Оно было по–прежнему неспокойное. Никакого просвета не было и на горизонте, — значит, никакой надежды на то, что завтра уляжется волна, засияет солнце и рыбаки перестанут толкаться у калиток, смолить цигарки и вспоминать те невозвратимые времена, когда в сетки попадало столько рыбы, «шо в глазах было темно от ее блеска».

А что же меня ждет завтра? Долго я не мог уснуть. Я слышал, как пришла хозяйка и первым делом спросила обо мне, а когда узнала, что я «вже сплю», стала за что–то отчитывать Данилыча и при этом греметь посудой. Наворчавшись и нагремевшись, она позвала Боцмана и стала выговаривать ему, да так, будто меня вовсе не было.

Но вот все смолкло. Перестал скулить посаженный на цепь Боцман, успокоилась птица, и я уснул.

16

Засыпая, я загадывал встать рано и до поездки в горком заняться картами капитана Белова. Но не встал. Было девять часов по московскому времени, когда, проснувшись, я увидел на уровне своего лица острый луч света, похожий на лезвие шпаги, просунутой через щель ставни. В доме стояла поразительная тишина: не слышно было ни Боцмана, ни «птичек», никого и ничего. Только застрявшая где–то муха отчаянно молотила крыльями и сердито жужжала. Я встал, открыл ставни, надеясь увидеть ясное небо и тихое море, но, увы, все оставалось по–прежнему.

Данилыча нигде не было видно, а хозяйка сидела на разножке в кладовке и нанизывала на нитки тарань, Боцман лежал у ее ног. Она что–то шептала, словно вела разговор с кем–то.

Пес, увидев меня, тявкнул беззлобно, так, «для прилика». Хозяйка бросила рыбу, посмотрела на меня, улыбнулась и спросила:

— Ну, как спали?

Я ответил, что спал неплохо.

— Ну, вот и хорошо, — сказала она и спросила, где я буду умываться: здесь или пойду на море. Она объяснила, что «курортные» обычно моются в море и там же зубы чистят, что вода у них далеко, «аж за Колонией, у колхозного виноградинка, там, где железная дорога на курорт идеть».

Я сказал, что, конечно, на море умоюсь, и тут же добавил:

— Если вода нужна, то могу сходить за Колонию.

Она так слабо отговаривала меня, что я взял ведра и, руководствуясь ее рассказом о том, как лучше всего пройти за Колонию, пошел.

Колодец был мелкий, но вода в нем прозрачна и холодна как лед. В сторонке я почистил зубы, умылся, затем напился и понес домой два полных ведра, в которых болталось по деревянному «блину».

Когда вышел на набережную, остановился передохнуть. Недалеко от меня, надвинув кепки на глаза, на опрокинутой байде сидели рыбаки и точили лясы. Они говорили «за сетки из капроновой нитки, которые не гниют», о том, что «вот развелось столько ученых и институтов на нашу голову, а рыбы нема», что «везде техника растет, а рыбу ловят по–старому».

Молодой рыбак с красивым горбатым носом и жгучими, как у цыгана, глазами, насупив темные брови, сказал:

— Читал я газету «Комсомольская правда»… Пишуть, шо теперь рибу с телевизерем будуть искать…

— Та не болтай ты! — перебил его старый рыбак. — Шо он, телевизер–то твой! В него ни хрена не видно: перед глазами дрожить, як стюдень. Мой зять, шо у Москве живет, ну, тот, шо льотчиком в Стокгольму летает, так у него е цей телевизер… две тысячи четыреста стоит. Ну, так то льотчик, на них Зверев денег не жалеет, а мы шо? Ты можешь такие гроши тратить? Та на кой он сдався? На две тысячи карбованцев столько треба взять рибы з моря, шо в мотне после цого хоть ложки полощи!

— Постой! — остановил его молодой рыбак. — Во–первых, это другой телевизор… Прибор такой особый…

— А во–вторых, тебе задаром его дадуть?

— Та нет! — отмахнулся молодой рыбак, презрительно жмуря цыганские глаза. — Он же будет для всего колхозу и, як вон той сейнер, оправдает себя!

— Сейнер, телевизер! — передразнил старый рыбак. — Молод ты, и жареный петух тебя еще в зад не клевал. Понял? Риба будет, мы ее визьмем без того телевизера и без твоей науки. А где вона, риба? Может, твои ученые скоро будут сами икру метать? Га?..