Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Приняв это решение, я собирался было уже возвратиться домой, как увидел девушку, переходившую дорогу с коромыслом на плече. Было еще не совсем темно, и я успел разглядеть ее лицо. Очень приятное и, пожалуй, даже красивое. Оно показалось знакомым. Где и когда я видел ее? Пока я вспоминал, девушка свернула в проулок, которым я в день приезда, идя со станции, вышел вслед за своей хозяйкой на набережную. Девушка шла, чуть–чуть раскачиваясь, стараясь не расплескать полные ведра. Я долго смотрел ей вслед и даже тогда, когда она скрылась из виду, не в силах был тронуться с места. И потом, шагая к дому, ловил себя на том, что продолжаю думать о ней.

26

Проснулся я от разбойного посвиста ветра и звона разбитого стекла. Комната была полна пыли и песка. «Черт! Надо же было оставить на ночь открытое окно!»

Я спрыгнул с постели. Ветер дико выл и злился и никак не давал затворить оконные створки. Но он, голубчик, ошибался — я знавал на Севере и не таких молодцов, и то справлялся с ними. Северный «сток» похлестче «тримунтана»!.. Ветер не давал выйти на улицу — он с огромной силой прижимал дверь, словно ему помогали Скиба и бывший борец, отец Володьки–моториста, Пуд Федосович.

К счастью, дул он порывами — то нажмет на дверь, то отскочит от нее. И вот в тот момент, когда он отскакивал от двери, она открывалась легко, как обложка книги. Поймав такой момент, я перехитрил «тримунтана» и вышел на улицу. Меня очень беспокоило, ушли суда в море или нет. Солнце стояло высокое, но светило тускло: в воздухе висело марево, похожее на сухой туман. На море не было видно ни одного суденышка.

У меня упало сердце: «Неужели сейнеры успели выйти в море?»

Возле меня неожиданно, словно из земли, вырос Данилыч.

Руки у него слегка дрожали — он, как ни старался, не мог скрутить цигарки.

— Тьфу ты, проклятый! — выругался он. — И откуда только взялся? Утром стояла тишина… на миллион! Капитан Спиридонов успел выбрать якоря, тут он кэ–эк налетить!.. И вот зараз капитан Спиридонов сидить там на сейнере — никак не может выбраться. Несколько раз выходил за ним подчалок. Люди перемокли, и только. С «тримунтаном» шутки плохи!

Слушая Данилыча, я смотрел в сторону причала. В глазах рябило от солнечных бликов, сверкавших на волнах, как серебряное литье.

— Стоят на якорях, — сказал Данилыч, — вон там, у порта.

Данилыч говорил правду: ни одно судно не ушло в море. Значит, и Скиба на месте. Стало быть, мне нужно поскорее «оформить» моторку…

Товарищ Скиба под бумажку согласился бы выдать любую вещь, лишь бы «документ» был по «хворме», то есть имел бы штамп учреждения, круглую печать, подпись и исходящий номер.

Бумагу для него я составил что ни на есть официальную: от Всесоюзного института рыбного хозяйства и океанографии на бланке, выданном мне в Москве. На основании сей бумаги и согласно резолюции товарища Скибы, секретарем правления колхоза было выписано еще несколько бумаг и, наконец, в мое распоряжение была «отпущена» лодка, инвентарный номер такой–то, и мотор, заводской помер такой–то.

Данилыч сразил меня своей ошеломляющей энергией: он принял из рук бухгалтера бумагу, как эстафету, и помчался к складу. Когда увидел, что склад заперт — кладовщик ушел обедать, — понесся к нему на дом. Не прошло и получаса — взмокший, тяжело подпрыгивая и переругиваясь на ходу, он привел кладовщика, хмурого дядю с густыми бровями и плохо выбритыми щеками. Открыв склад, кладовщик вынул из кармана голубую баночку из–под зернистой икры; оторвал клок бумаги для цигарки–слюнявки и стал было сыпать махорку, как вдруг заметил Данилыча, шагнувшего в склад.

— Куда? — строго сказал он. — Склад закрыт.

— Ты шо?! — воскликнул Данилыч. — Того?.. Чорного бичка съив, чи шо? Склад у него закрыт. Так я зараз тебе его открою!

Данилыч распахнул ворота и, не обращая внимания на ворчание кладовщика и на Скибу, подошедшего в этот момент к складу, сказал:

— Заходьте, Лексаныч! Вот шлюпка, а вот мотор, — и, обратившись к кладовщику, крикнул: — Давай оформляй! Некогда нам тут болтаться!

Кладовщик нехотя взял бумаги, долго их вертел перед глазами, кряхтел и наконец «охвормил».

27

Вскоре лодка стояла на стеллажах. Данилыч обхаживал ее, как цыган подседельного коня. Лодка, или, как он говорил, моторка, действительно была чудо как хороша!

Конечно, сухопутный человек в ней ничего особенного не увидел бы, кроме того, что у нее планширы и буртики были из дуба. Зато моряку сразу бросалось в глаза, что шлюпка эта, несмотря на кажущуюся с первого взгляда грузность, была легкой и на волне, должно быть, озорной, как чертенок: ее киль, обтянутый стальной полосой, был похож на конек для фигурного катания. Казалось, вот только сядь в нее с парой весел, и она пойдет летать по морю!

Добротная, отличная шлюпка! Все на ней было: рыбины, рымы, утки и ушки, вант–путенсы. Хочешь идти на веслах — пожалуйста! Под парусом — тоже! С мотором — сколько душе угодно! Недаром капитан Белов хвалил ее. Похлопав по носовому люку, Данилыч нехотя отошел к мотору и взялся протирать его.