Капица. Воспоминания и письма

Он никогда не пил вина и всегда переворачивал рюмку вверх дном. Если суп был горячий, то он наливал в тарелку холодную воду. Его никогда не смущало, но очень интересовало любое общество. Он был, как всякий ученый, очень любознателен. Когда он жил с нами на даче в Жуковке, то мне стоило большого труда упросить его не лазать через заборы правительственных дач! Однажды, гуляя в лесу, как всегда небрежно одетый, он лег отдохнуть под деревом. Очевидно, все же недалеко от „зеленого забора“. К нему подошли охранники и когда поняли, что он иностранец, то увели его с собой в милицию, до опознавания личности. В милиции он очень интересовался всем вокруг, ходил всюду, заглядывая, на удивление милиции, в разные их помещения. Говорили они на ломаном немецком языке, и поэтому, когда Поль спросил: Ist das GPU? (Это ГПУ?), они решили, что он спрашивает: Welch Uhr? (Который час?)

Все же они договорились, что он живет с нами на даче в Жуковке. Привезли и долго извинялись, но Дирак был очень доволен приключением.

Когда он впервые приехал к нам, мы жили еще на Пятницкой улице. Его поезд пришел так поздно, что Дирак решил узнать, можно ли в Москве переночевать на улице, и спокойно провел ночь на какой-то скамейке. Его любознательность была непредсказуема, но он всегда выходил из всех самых сложных положений. Вероятно, импонировало его спокойное и почти величественное отношение. Ему всегда было интересно. Когда в разговоре ему что-нибудь было непонятно, он продолжал спрашивать, пока не выяснит того, что его интересовало.

Манси была очень темпераментна, прямая противоположность Полю, но они как-то хорошо уживались, хотя Манси могла делать ему замечания. Манси сначала не приняла нашей семьи, когда, приехав к нам на Николину Гору, увидела полный разгром – дача только начинала строиться, дети бегали и шумели, кругом говорили громко на непонятном языке, надо было спать в маленькой дачке, где спало еще много незнакомых людей, кто в гамаке, кто на чердаке. Умывались все в саду, на деревьях были повешены умывальники. W. C. был вдалеке, в будке. Рядом была река, куда все ходили купаться. Ели и пили тоже за большим столом на открытой террасе. Все это привело Манси в отчаяние, и она умоляла Поля ее скорее отсюда увезти. Но Полю это все нравилось, он уговорил Манси остаться. Она смирилась с этим бедламом, и потом уже мы стали настоящими друзьями…»

В последние годы Капицы и Дираки виделись не часто, давал знать себя возраст. Каждая встреча могла быть последней. Как-то Анна Алексеевна записала в своем дневнике: «27 июня 1979 г. Эричи. Прощались с Дираками. Дирак трогательно спросил, может ли он меня поцеловать. Я была очень тронута. Они уехали рано утром…»

Жена «дела Капицы»

(Е. Капица)

Анна Алексеевна очень неохотно вспоминала год, проведенный в Англии без Петра Леонидовича. До этого времени они прожили в браке семь лет, и Анна Алексеевна всегда отмечала, что это были самые счастливые годы в их жизни. Оба они были молоды, жизнерадостны, Петр Леонидович уже имел достаточно прочное положение среди своих коллег-физиков, работа его была на подъеме. И вдруг в одночасье все оборвалось.

Может быть, впервые за свои тридцать с небольшим лет Анна Алексеевна оказалась один на один со сложнейшей жизненной ситуацией. Она должна была представлять интересы Капицы в Англии, улаживать, утрясать все возникшие в результате такого неожиданного поворота событий проблемы. Анна Алексеевна была абсолютно полномочным представителем Капицы, вела огромную переписку с крупнейшими учеными и политиками, разговаривая с ними на равных, и в первую очередь потому, что сознавала себя проводником интересов Капицы. Она никак не могла смириться с создавшимся положением вещей и отчаянно боролась за возможность для Петра Леонидовича вернуться в его кембриджскую лабораторию. Иногда действия Анны Алексеевны были в высшей степени импульсивны, возможно, не всегда продуманны до конца, но вряд ли ее можно в этом упрекнуть. Она получала из России письма Петра Леонидовича, в которых он был с ней предельно откровенен, описывая свое душевное состояние (см. «Письма в год разлуки»).

Вынужденная жить за тысячи километров от мужа, Анна Алексеевна, конечно, очень страдала и испытывала колоссальное душевное напряжение, но практически никогда она не позволяла себе показывать это в письмах к Петру Леонидовичу. Тон этих писем в основном нарочито спокойный и деловой. О ее душевном состоянии мы можем судить только из слов, брошенных вскользь в письмах к друзьям и коллегам Капицы: