Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора

Капитуляция сама по себе была бы для армии и флота окончательной потерей лица. Но если бы демобилизацию, репатриацию и разоружение проводили японские военные власти, не оказалось бы это, пусть только в своей стране, отказом от признания поражения и добровольного прекращения войны, но только перемирием, благородным жестом гуманности в целях спасти жизни и остановить кровопролитие?

Оккупация Японии иностранными войсками нарушила бы эту благостную картину. Более того, если бы суды над военными преступниками союзники провели в Японии, стало бы ясно всем, как в Японии, так и в мире, кто именно выиграл войну. И публичный вынос сора из дома, и устройство дешевой комедии из всего этого заставил бы померкнуть (чтобы не сказать больше) образ военного, беззаветно преданного императору и стране.

Невозможно сделать однозначного вывода, что подобные мысли выражали лидеры оппозиции в армии и на флоте на этой встрече. Однако трудно поверить, что об этом не подумал по крайней мере Умэдзу, эта счетная человеческая машина.

Того, в ответ на требования военных, холодно произнес, что он предпримет все усилия, когда представится возможность, чтобы заставить союзников понять те проблемы, что касаются оккупации, разоружения и военных преступников, но он категорически отказывается считать это непременным условием принятия Потсдамской декларации.

Тоёда энергично возразил ему: «Шанс гарантировать выполнение наших условий будет упущен, если мы станем ждать, потому что, как только мы сообщим о своей готовности принять потсдамские условия, союзники могут направить десантные части для оккупации нашей страны; и я, со своей стороны, не могу гарантировать, что смогу предотвратить нежелательные инциденты».

Того еще раз подтвердил свою точку зрения: «Единственное условие, на котором мы должны настаивать, — это неприкосновенность императорского дома. Могут ли военные дать хоть какую-то надежду на победу, в случае если переговоры по другим условиям потерпят провал?»

Анами парировал: «Хотя я не могу дать полной гарантии окончательной победы, Япония еще может сражаться».

Будучи крайне практичным, как обычно, Того настойчиво добивался ответа у Анами и начальников штабов: «Вы можете вполне определенно сказать, имеется ли у вас возможность предотвратить высадку противника на наши острова?»

Умэдзу, ответственный за боеспособность войск, ответил: «Мы сможем сбросить противника в море, если нам повезет… хотя на войне мы не можем быть уверены в благополучном исходе дела… Но даже если некоторым вражеским частям удастся отвоевать для себя плацдарм, я уверен в том, что мы сможем нанести им большие потери».

«Это будет бесполезным делом, — констатировал Того. — Согласно вашему объяснению, по крайней мере часть наступающих частей сможет высадиться, даже понеся серьезные потери. Но если враг пойдет во вторую атаку, то у нас уже не будет достаточно самолетов и боеприпасов, которые мы потеряли и израсходовали, отбивая первую волну наступления. Без всякой возможности пополнить наши боеприпасы и технику мы окажемся беззащитными, даже если не принимать во внимание атомную бомбу. Мы должны сделать вывод, что у нас нет иного выхода, как только остановить войну прямо сейчас. И мы должны попытаться достичь мира, только ограничив наши контртребования до предельного минимума».

Ёнаи с готовностью поддержал эту точку зрения. Другие военные продолжали настаивать на том, что вопросы разоружения, оккупации и военных преступников следует поставить под японский контроль.

Заседание все больше отклонялось от повестки дня, когда резко выступил Ёнаи: «Время ушло, чтобы можно было что-то сделать. Мы должны принять выдвинутые условия. Мы должны последовать рекомендациям министра иностранных дел». Его замечания были высказаны не только в адрес военных, но предназначались непосредственно адмиралу Тоёде, который отрешенно глядел в пространство. Голоса, вместо того чтобы быть четыре к двум в пользу мира, сложились три к трем из-за Тоёды. Или это было не так? За что выступал Судзуки?

Премьер сидел в молчании, потягивая свой зеленый чай и затягиваясь сигарой. Казалось, он упустил некоторые подробности обмена мнениями. В то время как градус обсуждения поднимался, он становился все более нервным. Слова Ёнаи еще больше взволновали его. И вот он вмешался в дискуссию, закричав на военных: «Вы ставите слишком много условий. Вы нарочно оспариваете мое мнение для того, чтобы сорвать мирные переговоры!»

Анами, Умэдзу и Тоёда все вместе заявили, что это не так, но гнев Судзуки было невозможно сдержать.

«Дебаты были жаркими, — вспоминал позднее Того, — но в итоге все окончилось ничем». Того все больше и больше раздражался, опровергая все новые аргументы.

Два начальника штабов и военный министр явно не собирались менять свою точку зрения и противостояли Того, Ёнаи и Судзуки. Тем самым работа Высшего совета была парализована. Чтобы разрешить проблему, ее надо было рассмотреть в другой плоскости. Ситуация складывалась так, как в судах присяжных на Западе, решение должно было быть единодушным — или никаким.