Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Прибежала постаревшая Прасковья Александровна, старая Акулина Памфиловна, экономка, и сразу, без усилия, он погрузился в простую, знакомую во всех мелочах жизнь. Даже запахи в доме стояли прежние, приятные, деревенские: и солениями вкусно пахло, и самоваром, который торопливо для него ставили, и из переднего угла, от образов, деревенским маслом легонько и торжественно потянуло… На лежанке, как тогда, сгорбившись, грелась кошка, святой Антоний все корчился среди безобразных чертей, и знакомо лежали на полу блудные блики от солнца… И сияли глаза Анны, доверчивые, верные, теплые, без слов говорящие все…

– Надолго ли?

– Увы, нет, на несколько дней всего… Жена ждет ребенка…

– Но… если это не будет нескромным, зачем же вы, собственно, по такой грязи и холоду тащились на такое короткое время сюда? – удивилась Прасковья Александровна и даже очки на лоб подняла, чтобы лучше его видеть.

Он развел руками и рассмеялся. Анна впервые заметила, что и смех его стал другой, надтреснутый какой-то, тусклый, не заражающий всех, как раньше… «Не отходить, не покидать его и на минуту… – сказала она себе, и сердце ее сжалось недобрым предчувствием. – И надо от него самого точно узнать, что у него там случилось… Это похоже на бегство…»

– Зачем по грязи тащился? – повторил он. – Боюсь, что толкового ответа дать на ваш вопрос, Прасковья Александровна, я не сумею. Да и себе я его поставить только сейчас впервые догадался: сперва приехал, а потом и спрашиваю себя: зачем?.. Во-первых, затем, чтобы передохнуть от петербургской сутолоки: вы не можете себе представить, как выматывает та жизнь! А во-вторых, – сказал он и на минуту задумался. – А во-вторых, еще раз примериться к деревне: я все более и более убеждаюсь, что деревня для меня – единственное спасение… В Болдине дом лучше, но Болдина я не люблю. А здесь все очень уж постарело и разваливается. Но… – оборвал он и опять невесело рассмеялся, – не будем касаться этих печальных материй: дайте мне хоть у вас отдохнуть… Если бы вы знали, какая тоска берет меня иногда в Петербурге!..

Женщины поняли и не трогали больше тайных ран его. Он с головой погрузился в деревенские интересы, в деревенскую простоту, в деревенскую тишину и то, что оставил он в Петербурге, казалось ему теперь непонятным и дурным сном… Вот сидеть бы так всегда у окна и смотреть, как среди бледно-розовых шатров яблонь гудят пчелы…

Ночью он спал крепко, без снов, а когда проснулся, в окна смотрело только что вставшее солнце, и нежно-золотой туман клубился над Соротью и озерами. Весь сад залит был обильной росой. Черемухой пахло так, что душа изнемогала от счастья. И вся жизнь казалась каким-то чистым и радостным воскресеньем – только колоколов на погосте не хватало… Он встал, оделся, вышел в пахучий сад и в дальнем уголке его, за елями, над обрывом, увидал вдруг Анну. Он не удивился, и она не сочла нужным объяснять ему свое присутствие здесь в такой ранний час.

– Правда, хорошо у меня тут? – сказал он, поздоровавшись с ней и сев рядом на старую, покосившуюся скамейку.

– Да. Я этот вид люблю больше, чем из нашей усадьбы, – отвечала она. – Смотрите, как красиво вьется вон тот дымок на берегу Сороти… Должно быть, пастушата огонь кладут…

И они замолчали… Черемуха пьянила… И как дышалось!

– У меня просьба к вам, Александр Сергеевич, – чуть зарумянившись, сказала вдруг Анна. – Поэтому я и пришла к вам так рано. И вы не должны отказать мне в ней.

– Говорите, – потупившись, просто сказал он. – Вы здесь все для меня, как родные… Я сделаю все, что в моих силах.

– Делать ничего не надо, – сказала она. – Нужно только одно: чтобы вы сказали мне о себе всю правду.

– А!..

– Это очень трудно?

– Вам? Нисколько… Что именно хотите вы знать?

– Я хочу знать, почему вы так… несчастны?

– А вы думаете, что я несчастен?

– Не будем говорить лишних слов… Хорошо?

– Но я боюсь, что я не сумею вам растолковать всего этого…

– Как сумеете…

Он замолчал… В самом деле, в чем, собственно, корень его несчастья?.. Она терпеливо ждала. Смуту души его она угадывала: может быть, ему и самому неясно?..

– Хотите, я помогу вам? – сказала она тихо. – Но только не сердитесь, если иногда будет немножко больно.

– Помогайте…

И, помолчав взволнованно, она уронила:

– Жена?.. Вы… раскаялись?..

Он опустил кудрявую, но уже лысеющую голову.