Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Он понимал, что от него хотят его унижения, и на унижение он, стиснув зубы, шел со всеми этими своими смиренными просьбами… И, поиграв им, сколько его государственными соображениями требовалось, его величество смилостивился, наконец, и повелел выдать Пушкину 30 000 взаймы, с тем чтобы долг этот погашался вычетами из получаемого им жалованья… Это не было спасением, но все же это была некоторая как будто передышка. Именно такими были ежегодные расходы семьи для проживания в Петербурге. Но получил он на руки всего лишь 18 231 рубль, поскольку казна вычла из этих денег проценты и 10 000 рублей, полученных им заимообразно на издание «Истории Пугачевского бунта». Теперь, получив урезанную сумму, он оказался в положении, более чем когда-нибудь стесненном – с долгами и лишенный 5000 рублей жалованья.

Семья переезжает на дачу Миллера у Черной речки. Поэт продолжает работать, написан прозаический текст драмы «Сцены из рыцарской жизни»…

Балы, рауты, увеселительные поездки, вечеринки, кавалергарды, кирасиры, конногвардейцы, гусары, обеды, ужины, игра, посланники, туалеты, кавалькады, петергофский праздник, бесплодные литературные проекты, цыганский торг со Смирдиным за каждую строчку, эпиграммы, слухи и – поиски денег опять и опять…

Под каким-то выдуманным предлогом Анна приехала с матерью в Петербург: она хотела быть ближе к нему. Встретив его тут в блестящей обстановке, по-видимому, веселого и беззаботного, насмешливого, иногда циничного, она подумала, что она преувеличила опасность, ошиблась. Но когда увидела она крайнюю бедность его матери и ослепительные туалеты его жены, ей опять сделалось страшно… И вместе с А. П. Керн, своей кузиной, она собралась опять в Тригорское: что же может она сделать тут?!.

Наговорив им на дорогу всего с три короба, похохотав, Пушкин поехал к Смирновым. Александра Осиповна была беременна, не выезжала и принимала только близких. Когда он приехал к ним, – она жила с мужем уже на частной даче, а не во дворце, – в гостиной ее, уютной и художественной, кроме мужа, были А. И. Тургенев, все такой же жирненький, говорун, острослов, Плетнев, пристроившийся благодаря Жуковскому тоже при дворце, и Гоголь. Великосветских приятелей не было: Александра Осиповна умела не смешивать у себя эти два мирка.

Разговор вертелся, конечно, на литературе. Гоголь успел уже заметно продвинуться в ней, но она его – как и всех – кормила слабо. И тайная, неотвязная любовь к Александре Осиповне мучила его и заставляла быть неестественным и мучительно надрывным для всех… А больше всех – для себя…

– Ну, впрочем, я должен бежать, – сказал Пушкин, вставая. – Жена велела приехать за ней на бал, на Черную речку…

– Жена или жены? – пошутила Александра Осиповна, которая прятала под дорогой турецкой шалью свой большой живот.

С тех пор, как у Пушкина поселились сестры Натали, над ним все острили, что у него три жены, а быстро преуспевающий в свете Дантес дал ему даже кличку «трехбунчужного паши».

– Если бы жена отпустила меня, то я проводил бы вас, – сказал Смирнов, которому литературные утонченности супруги очень надоедали. – А, жена? Ты как об этом думаешь?

– Ах, да сделай одолжение, уходи только!

– Отлично! – сказал, дурачась, Пушкин. – Едем!..

И они поехали на Черную речку, «на воды», где по возвращении гвардии из лагерей еженедельно давались балы, на которые собирался весь «свет», и где царили кавалергарды.

Когда Пушкин и Смирнов подкатили к вычурному деревянному павильону, увешанному цветными фонариками и шкаликами, первое, что им бросилось в глаза в пестрой, фантастически освещенной толпе, была высокая, элегантная и внушительная фигура Соболевского, смеявшегося неподалеку от входа с Натальей Николаевной и ее сестрами, которые, как всегда, меркли перед ее торжествующей красотой. Она изменилась не только физически, но и нравственно: незаметно для себя она все более и более теряла свою природную стыдливость… Азинька, «бледный ангел», как звали ее в обществе, увидев Пушкина, зарумянилась, и он почувствовал привычный ожог. Оба старались скрыть свое смущение под шутками и смехом…