Капкан для Бешеной

Сибирь круто повернула на сто восемьдесят градусов – даже не за красных, против адмирала. Партизанские армии в десятки тысяч человек, разъедавшие колчаковские тылы, о большевизме даже не имели никакого представления, а живого большевика не видели отроду. Потом, в начале двадцатых, легендарных партизанских вождей пришлось срочно убирать, не особенно заботясь об убедительных легендах, а те, кого не убрали, ушли в тайгу вновь, на сей раз колошматя красных, но времена были не те, и уничтожить новые ватаги удалось сравнительно быстро.

Впрочем, это было потом. А в девятнадцатом колчаковский фронт был не побежден большевиками, а попросту рухнул, подточенный изнутри. На офицерских отрядах и казачьих сотнях выехать не удалось – и жалкие остатки армии покатились на восток. Войска Тухачевского, в большинстве своем состоявшие из военнопленного сброда (куда по живости характера затесался и Ярослав Гашек), не побеждали – всего-навсего шли вслед за отступавшими, принимая от партизан города, словно нищий – монетку на паперти.

Больше всего, как это обычно бывает, выиграли сторонние – сиречь чешские легионеры, которые вкупе с французами преспокойно выдали адмирала партизанам, за что смогли выехать из России со всем награбленным добром, а также и долей колчаковского золота. Именно благодаря ему, положенному в подвалы пражского «Легия-банка», кукольное государство Чехословакия и смогло относительно безбедно протянуть лет двадцать, пока не прикатили танки вермахта… А Тухачевскому по злой иронии судьбы сибирские «победы» аукнулись всего через год. Когда бездарно руководимые им части попытались взять-таки Варшаву, Пилсудский бросил навстречу в качестве последнего козыря две дивизии, целиком состоявшие из возвратившихся от сибирских руд поляков, многие из коих уже однажды общались с Тухачевским. Именно эти дивизии остановили красный авангард, распотрошили его в пух и прах, а остатки загнали на территорию Германии, где конники красного героя Гая слопали своих лошадушек в лагерях для интернированных… Ну, а немного погодя проникшийся сибирским духом Сталин распорядился прищемить красному Бонапартику яйца дверью, что и было выполнено на совесть.

Обо всем этом Даше довелось читать в свое время – бывшего любовника, писавшего книгу о Колчаке, она стремилась бесповоротно выкинуть из памяти за все хорошее, но его труд осел в голове. И сейчас она могла бы сказать, что винить в прошлых поражениях следовало в первую очередь обладателя щучьей морды, но кто из присутствующих в зале стал бы ее слушать?

Оставалось лишь тихо стервенеть от скуки, слушая ораторов и самодеятельных поэтов, сменявших друг друга с методичностью часового механизма. Сидевший рядом Паша Горбенко ухитрялся даже подремывать временами, елико возможно уютнее расположившись в жестком кресле.

Наконец-то на трибуну вылез сам Шумков, утвердился орлом – и понес с воодушевлением ту же ахинею насчет героического адмирала и коварных москалей, не признавая ни логики, ни суровых исторических фактов. Поскольку было известно, что вождь, подобно столичным эстрадным звездам, обожает своею персоной закрывать концерт, Даша воспрянула. Легонько подтолкнула соседа локтем, тот мгновенно проснулся и приготовился к действию.

А вот это, пожалуй, что-то новенькое…

– И в этот достопамятный день мы просто обязаны восславить павших! – гремел Шумков, потрясая прицепленной к поясу шашкой. – Я хотел бы отдать должное светлой памяти Маргариты Монро, талантливой сибирской певицы и горячей сторонницы идеалов нового возрождения Сибири, убитой прикормленными Москвой опричниками! Тяжела наша дорога, наш путь далек, жертвы на этом пути неизбежны, но смерть нашей молодой сподвижницы, я верю, будет отомщена!

Он картинно махнул рукой, отходя от трибуны, – и динамики грянули во всю ивановскую уже знакомое Даше:

– А по чащобам – лешаки,

а по дорогам – казаки,и их дорога тяжела и далека…

Невзирая на торжественность момента, кое-кто из присутствующих стал откровенно пробираться к выходу, не дожидаясь, когда отгремит шлягер. Встал и майор-ротмистр, а за ним неспешно двинулись оба оперативника.

Даша быстро огляделась. Еще трое торчали у выхода, притворясь, будто увлечены дискуссией, все было готово, оставалось начать пляски…

– Ладно, – сказала она напарнику громко, благо музыка орала да поблизости никого не осталось. – Даем отмашку волкам войны… Иди к ребятам, на улице берем. В темпе и без нежностей.

На улице было еще светло. Место не особенно удобное – не подъехать на машине вплотную к парадному крыльцу, но что тут поделаешь…

Она покинула зал последней из представителей славного сыскарского племени. В коридоре остановилась рядом с Пашей – он подпирал стену, ожидая, когда майор-ротмистр кончит беседовать с каким-то благообразным дедушкой в чересчур просторной гимнастерке, болтавшейся, как на пугале. Спросила шепотом:

– Он здесь на своей машине?

– Ага.