Капкан супружеской свободы

Он смотрел, слушал, и ему казалось, что его прошлое, и настоящее, и будущее сфокусировались сейчас в одной точке, сошлись в неторопливом получасе этого майского утра.

Вот тихое, мелодичное позвякиванье - Ксюша задела резной медной туркой о край любимой чашки мужа, наливая ему кофе… Вспыхнул вдруг в рубиновой капле вишневого варенья искрящийся луч солнца… Зашуршала разворачиваемая Таткой салфетка… Защекотал ноздри тонкий аромат свежих пончиков, которые Ксения пекла по старинному, одной ей ведомому рецепту - он считался фирменным в ее семье, и, когда Алексей из праздного любопытства однажды попытался выяснить хотя бы состав того, чем она начиняет эти божественные, тающие во рту шарики, та полушутя-полусерьезно заявила: «И не старайся, все равно не скажу. Бабушка говорила, что эти пончики - обереги, и семья наша будет стоять до тех пор, пока никто не знает их секрета…»

«Слава богу, что она не рассказала мне тогда этого проклятого рецепта, в котором я все равно ничего бы не понял, - с внезапным суеверием подумал Алексей. - И пусть все остается по-старому: пончики секретными, сны несбывающимися, а мы все любящими и вместе…»

Разговор за столом вертелся вокруг ближайших планов семьи, мелочей, которые еще нужно докупить в дорогу, незаконченных дел. И всякий раз, видя, как едва уловимая складка недовольства трогает лоб мужа, когда речь напрямую касалась экспедиции, Ксения тут же переключала внимание на его собственный отъезд.

– Как жаль, что ты возвращаешься раньше нас, - говорила она, ловко обходя суть дела, заключающуюся в том, что Алексея не будет дома неделю, а их с Таткой - целых две. - Могу представить себе, как тут все зарастет пылью и как неуютно тебе будет ожидать нашего приезда…

– Да ну, мам, - возражала дочь, с преувеличенной плотоядностью выбиравшая на широком овальном блюде самый золотистый пончик, - что он, маленький, что ли? И потом, ты же знаешь, отец все равно не заметит, убрано здесь или нет. Он же дневать и ночевать будет в своем театре.

Конец тирады она произносила с плотно набитым ртом и, разумеется, поперхнулась. Отец с матерью одновременно легонько вскрикнули и принялись наперебой шлепать Наталью по худенькой спине, пока, смеясь и отмахиваясь от них, та наконец не перестала кашлять и не вытерла выступивших на глазах слез.

– Ну вот, - заявила она, глядя на родителей с нарочитым укором. - Довели маленькую до погибели своими пончиками!

– Маленькая! - шутливо замахнулась на нее Ксения. - Аспирантка, спортсменка, просто красавица… Пора стать серьезней, милая! Тебе пора уже самой замуж, да кормить пончиками собственных детишек, а ты все моими объедаешься…

– Папа! - торжественно воззвала Наталья к его защите. - Помоги! Мама хочет спихнуть меня замуж, ей надоело меня кормить!

Алексей что-то ответил ей привычно-ироническое, почти не вдумываясь в смысл сказанных слов, и продолжал смотреть на своих любимых женщин странным, отвлеченным взглядом человека, мысли которого бесконечно далеки отсюда. Он не вслушивался в их традиционно-легкие пикировки, в имена каких-то Пети и Васи - вероятно, очередных безнадежных поклонников Татки, учившейся в аспирантуре того факультета, где преподавала Ксения. Она полностью разделяла безумную страсть матери к ее оригинальным эскападам и совершенно не собиралась, что называется, «устраивать свою личную жизнь». Алексей и не пытался разобраться в хитросплетениях кафедральных дел, на которые вдруг перескочил разговор увлекшихся женщин, он просто смотрел на них - таких родных, таких единственных, таких прекрасных…

И в это мгновение Ксения остановилась на полуслове, положила ладонь на его руку и тихо спросила:

– Тебе хорошо сейчас?

Алексей вздрогнул от неожиданности, искренне кивнул. И тут же искусительница-память подбросила ему, как совсем недавно другая женщина, в другой квартире, примерно так же положила свою руку на его и другим тоном - не мирно-обыденным, как у Ксении, а расслабленным и интимно-счастливым - задала тот же самый вопрос: «Тебе хорошо сейчас?…» Он тогда тоже кивнул, и в тот момент ему казалось, что он и в самом деле никогда еще не был счастливей и что ради этого счастья он готов отказаться от всего, что составляло для него до сих пор смысл понятий «семья» и «любовь»… Ошеломленный вкусом собственного тихого предательства, который он почувствовал теперь, Алексей мысленно чертыхнулся, потом отговорился делами и сборами, поблагодарил жену и быстро поднялся из-за стола.

Завтрак закончился, и вместе с ним закончились легкость, праздничность и простота бытия. Он вышел в холл, ощущая себя внезапно ослепшим и вновь потерявшим способность ориентироваться в собственных желаниях и мыслях. У входной двери он наткнулся глазами на два аккуратно уложенных, тяжеленных даже на вид рюкзака и чертыхнулся еще раз - теперь уже вслух. Его жена и дочь увлекались спелеологией, с ума сходили от опасных путешествий по подземным пещерам - чем опасней, тем лучше! - и нынешним вечером отправлялись в очередное из них: в Каповы пещеры, на Урал, в краткосрочную геолого-разведывательную экспедицию.