Капкан супружеской свободы

В старинном палаццо, где проходили фестивальные показы и куда они добрались только к середине дня, их уже ждали. Распорядители праздника с итальянской стороны, коллеги-актеры, российские туристы, заглянувшие накануне на театральный огонек, поклонники из числа публики — все они окружили труппу Соколовского, чтобы наперебой, на нескольких языках, выразить восхищение необычной постановкой и ошеломляющей игрой главной героини. Лида принимала поздравления так, будто ничего иного и не ждала от венецианского фестиваля: со спокойным достоинством и слегка небрежной, утомленной, но очень выразительной улыбкой. А Алексей, наблюдая за ней исподтишка, поражался тому, как непринужденно играет она роль звезды. Между прочим, это было одной из особенностей артистического темперамента Лиды Плетневой: она мгновенно входила в заданный им или обстоятельствами образ, зато выходила из него потом трудно и долго, неделями, словно отдирая от себя лоскуты обожженной и израненной кожи. Прежде Соколовский пытался бороться с излишней чувственностью и обнаженностью ее игры, с тем натурализмом, который она привносила во все свои роли и который, на его вкус, был не совсем «комильфо», с некой надрывностью ее трактовок, однако все напрасно. И мало-помалу он отступился. Теперь же ему, вознесенному творчеством и любовью на самую вершину успеха, казалось, что только такой и должна быть его возлюбленная, а все остальные женщины мира рядом с ней поблекли, лишенные ее яркого дара, искреннего чувства и умопомрачительной внешности. Конечно, истовая ночная страстность уже угасла в нем, он снова обрел способность относиться к собственной любовной связи чуть иронично, по-мужски свысока, но тем не менее сегодня их узы были куда прочнее, нежели неделю назад.

День летел, как стрела; они смотрели спектакль за спектаклем, забегая в минутных паузах за кулисы к знакомым, перебрасываясь короткими репликами, торопливо затягиваясь сигаретой. Соколовский был словно в угаре; ему хотелось все время находиться рядом с Лидой, касаться ее, разговаривать с ней, и он с изумлением ощущал, как исчезает в нем извечная осторожность женатого мужчины, как, пребывая в непонятной и безалаберной своей беспечности, он все чаще подавал своим повод усмехнуться и многозначительно перемигнуться. Ему это было безразлично, как никогда в жизни, и свой праздник опрометчивости и торжества, праздник свободы от страха и любых долговых обязательств он надеялся запомнить навсегда. Позже, в Москве, все, конечно, будет иначе; вновь вернутся заботы, сомнения, трудности, одержат верх иные, более прочные и важные в его жизни обязанности. Но сегодня, сейчас, разве не может он позволить себе хотя бы ненадолго эту радость безумства, разве не заслужил он права на короткое, легкое, ни к чему не обязывающее счастье?…

— Алексей! — услышал он в одном из перерывов между показами мужской, сочный, показавшийся смутно знакомым голос с типичным акцентом западного славянина. Услышал и, обернувшись, столкнулся лицом к лицу с Анджеем Вуйчицким, режиссером отличного польского экспериментального театра, того самого, которому прочили здесь, на фестивале, шумный успех.

Они были хорошо знакомы, много раз встречались в Москве и Варшаве, бывали друг у друга в гостях. Когда-то, лет восемь назад, Анджей даже принес Соколовскому немало хлопот, решив вдруг приударить за Ксенией, давно пленившей его непосредственной живостью характера, неподдельной свежестью и чистотой чувств и прекрасным чувством юмора. Теперь Алексей лишь улыбался, вспомнив о собственной душевной смуте тех времен, о своей отчаянной ревности и о том, как смеялась Ксюша, узнав об их конфликте, едва не переросшем в серьезную ссору. «А почему не дуэль? — спрашивала она, состроив обиженную физиономию. — Неужели я не достойна того, чтобы такие благородные паны скрестили из-за меня шпаги?! Неужели ты не заступишься за честь жены и всего своего дворянского рода, Соколовский?…»

Между тем поляк уже хлопал его по плечу, обнимая и поздравляя с удачей, и Алексей с изумлением убедился, что похвалы обойденного им конкурента звучат абсолютно искренне. Это было редкостью в творческой, театральной среде, но, видно, на этот раз пан Вуйчицкий позволил себе роскошь забыть об их вечном соперничестве на ниве искусства и отнесся к нему просто как давний, хороший друг.

— Э, сколько мы времени не виделись! — говорил он, подталкивая Алексея к рядам кресел в зале и усаживая его почти насильно. — Как у вас говорят? Сколько осеней, сколько зим?…

— Сколько лет, сколько зим, — машинально поправил его Соколовский и оглянулся в поисках Лиды, потеряв ее из виду. Ему хотелось вернуться к ней, однако Анджей, не слушая и не обращая внимания на торопливость приятеля, все длил и длил свой нескончаемый монолог.