Капкан супружеской свободы

В холле он обшарил нетерпеливым взглядом присутствующих и замер в недоумении: не было ни одного человека, который мог бы претендовать на имя «мадам Эстель Лоран». Пара пожилых американцев, с которыми он познакомился еще вчера за ужином, бодрый немец, изучающий свежую газету, какой-то рыжий тинейджер у стойки портье и двое богатых латиносов, бросающих друг другу недвусмысленно масленые взгляды… Он еще раз, уже более спокойно, обвел помещение глазами и, почувствовав разочарование, опустился в ближайшее кресло.

Вероятно, произошла какая-то ошибка; не могло же, в самом деле, у него все получиться так быстро и гладко… Он опустил голову и почувствовал на своем плече чьи-то легкие пальцы. Рыжий бесенок — нет, пожалуй, все-таки не тинейджерского возраста, а чуть постарше — стоял перед ним, улыбаясь озорной рожицей, усыпанной мелкими, веселыми веснушками, и протягивал ему руку для пожатия.

— Вы — Алексей Соколовский, — не вопросительно, а скорее утвердительно произнесла девушка. — Именно таким мы вас себе и представляли.

Ее выговор был очарователен: правильная русская речь, смягченная грассирующим французским акцентом, заставляла вспомнить аристократов девятнадцатого века, одинаково хорошо владеющими обоими языками.

— Но я не совсем понимаю… Вы — мадам Лоран? — растерянно спросил он, лихорадочно отыскивая в памяти те фразы, с которых хотел начать разговор.

Девушка засмеялась.

— Увы, нет. Мне до нее далеко, — притворно вздохнула она. И, заметив, как скованы его взгляд и движения, добавила: — Вы разочарованы?

Он с облегчением заметил, что она просто поддразнивает его, и напряжение вдруг отпустило Соколовского. Он расслабился и посмотрел на собеседницу более внимательно.

— Я не та мадам, которую вы ждали, но зато я — ее дочь. Позвольте представиться: Натали Лоран, студентка Сорбонны, актриса любительской театральной студии и ваша давнишняя поклонница. К тому же ваша книга здесь нарасхват, а бабушка давно вырезает все рецензии на ваши спектакли, которые только может отыскать, и, поскольку мы с вами в некотором смысле родственники, то…

Он ошеломленно слушал эту милую, не грешащую чрезмерной логикой девичью болтовню и не поспевал сознанием за тем ворохом информации, который она обрушила на него в первые же несколько секунд разговора. К тому же он мало что способен был понять сейчас из ее слов. Наталья Соколовская ей бабушка, и, значит, эта девочка и ее мать тоже приходятся ему родственниками. А девочка, вдобавок, откуда-то осведомлена о его профессии и его книге «Мой театр», давно уже переведенной на французский. А еще она умудряется играть в любительском театре, а бабушка, значит, все знала о нем, раз вырезала рецензии с упоминанием его имени… Нет, это было какое-то сумасшествие! Он на мгновение закрыл глаза и затряс головой, чтобы отогнать наваждение, а юная рыжая Натали вмиг замолкла, будто наслаждаясь произведенным эффектом.

— Я понимаю, вы этого не ожидали, — сказала она. — Но мы действительно все про вас знаем. И мама всегда говорила, что надо бы написать письмо. Но бабушка… ох, бабушка, представьте себе, живет воспоминаниями о том, как однажды ей сказали: «Ты только вредишь своей семье, ты опасна для нее!..» И она в самом деле боялась навредить вам. «Даже Ася не ответила на мои письма, — говорила она, — наверное, в России до сих пор судят за связи за иностранцами. Зачем мне портить жизнь моему внуку?…» Мы так и не смогли переубедить ее.

Она рассмеялась звонко и радостно, и Алексей, не находивший ничего особенно веселого в нынешних представлениях иностранцев о России, лишь задумчиво и вежливо улыбнулся в ответ. Он все еще не вымолвил ни слова, кроме первой недоуменной фразы, охотно предоставляя девушке инициативу в разговоре. Но та, кажется, вдруг решила быть более последовательной в общении с гостем и, отыскав глазами дверь в полутемный гостиничный бар, проговорила:

— Может быть, выпьем по бокалу мартини? Я хотела бы о многом рассказать вам, прежде чем мы поедем домой.

Слово «домой» отозвалось в ушах Алексея Соколовского сладким, несбыточно ласковым звоном, но, убоявшись спугнуть это неожиданное, как дуновение летнего ветра, ощущение счастья, он заговорил совсем не о том, что казалось ему наиболее важным:

— Не рано ли для мартини? Еще нет и десяти утра.

— Вовсе нет, — возразила Натали. — А вот не рано ли вы взялись меня воспитывать, дорогой родственник?

Он взглянула на него с хорошо сыгранным возмущением и тут же не выдержала, прыснула; Алексей засмеялся вслед за ней и, пока она буквально тащила его за руку к маленькому столику, подумал, что лед, похоже, сломан. Да, впрочем, и не было его, оказывается, никакого льда…