Капля за каплей

Машины - их две: легковая с откинутым верхом и открытая полуторка выезжают на расчищенную нами поляну перед бараком. Там грузовик останавливается, с него спрыгивают четверо красноармейцев, а легковая, раскачиваясь на кочках, подъезжает ближе. В ней двое командиров и шофер в кожаной куртке и такой же фуражке. Он глушит мотор, командиры выходят из машины и направляются к нам.

И останавливаются, не доходя. Как бы в зоне карантина. И долго разглядывают нас равнодушными глазами. Всех вместе и каждого по отдельности.

Красноармейцы грузят в полуторку заготовленные нами ошкуренные столбы. Там - говор и шум, здесь - молчание. Семен Иванович медленно, словно бы с осторожностью, приближается к командирам, останавливается на вполне определенном, кем-то выверенном и предписанном расстоянии и, уловив что-то неуловимое, начинает говорить.

Но это не разговор. Командиры не задают ни одного вопроса, их лица каменно-равнодушны, их фигуры лишены движения. А Семен Иванович докладывает кратко и точно. И это похоже на введение к приговору.

- Маркова Елена Алексеевна. Тридцать пять лет. Происхождение дворянское. Дочь царского полковника. Арестовывалась дважды, отпущена условно. Бойко...

- Я!..- Зина вскакивает.

Никто не реагирует на ее лихорадочный выкрик, Семен Иванович продолжает, как автомат:

- Бойко Зинаида Афанасьевна. Тридцать лет. Жена врага народа. Арестовывалась...

Как он угадывает, на кого они сейчас смотрят?

- Хаврона... то есть Хаврония... Бывший сотрудник...

А командиры молчат, как сфинксы, и теперь я разглядываю их. И почему-то отчетливо запоминаю - я и сейчас вижу его, и сейчас- молодого жгучего брюнета с тонкими усиками и двумя кубиками в петлицах.

- А это племянник мой, племянник. Я докладывал письменно.

Введение закончено. Елена Алексеевна вздыхает, а Тайка начинает обмахиваться веточкой: ее донимают комары.

- Стволы заострять надо,- вдруг говорит старший со шпалой в петлице.Тонкий конец.

- Ясно,- торопливо соглашается Семен Иванович.- Вопросик можно? Столбы нарезаем два с половиной, как приказано, а комель да вершинка остаются. Так можно их на дрова заготавливать, а? Для города Смоленска? Там худо с топливом.

- Жечь. Никаких следов.

- Ясно,- упавшим голосом соглашается Семен Иванович.

- Паек на рабочих получаете? Нет? Распоряжусь. Пройдем.

Старший и Семен Иванович уходят. По инерции мы еще молчим, но у легкомысленных это состояние проходит быстро.

- Присядь, усатенький,- улыбается Тайка.- Замараться боишься? Самолично бензинчиком ототру. Чуешь, какой от нас аромат?

Брюнет никак не реагирует. А реагирует вдруг, когда все уже забыли, о чем шла речь, когда Хавка уже начинает привычно ворчать: .

- Ездиют глазеть. А работа стоит.

-Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

И все замолкают. На сей раз - от растерянности.

- Что это? - строго спрашивает усатый.- У вас, кажется, интересуюсь.

- Физика,- с некоторой растерянностью отвечает Елена Алексеевна.Спектр. Способ запоминания.

- Спектр, физика! Внутренняя политика это, понятно вам? Товарищ Сталин учит во всякой физике внутреннюю политику искать, понятно вам? Вот в чем основное звено... фазаны.

И уходит к старшему. Со шпалой.

3

Пытаюсь вспомнить, как "они" смотрели на нас. Пытаюсь - и не могу, и не знаю, зачем мне "их" взгляд сейчас, когда мое время капля за каплей истекает из меня.

Капля за каплей.

Но надо. Не мне- мне уже ничего не надо. Ничего. Но кто-то все равно останется. И будет жить. Будет. И если встретит такой взгляд, хоть когда-нибудь, хоть раз в жизни...

Какой - "такой взгляд"? Как смотрела на нас Маруся Ивановна? Нет, в ее глазах хоть что-то было. Что-то. А в "их" глазах ничего не было. Ничего, даже пустоты не было. Потому и никак не могу вспомнить.

Разве что у брюнета с алыми кубиками что-то вспыхнуло вроде блеска, когда он, обшаривая нас своей отсутствующей пустотой, задержался на Зине. Что-то нечеловеческое, но - живое. И Зина ощутила это нечеловечески живое, вздрогнула и - как всегда:

- Я!..

Мы привыкли, а он - про охотников и фазанов. И все его поняли, и все примолкли. Только когда машины уходят, увозя Семена Ивановича, Хавка подводит черту:

- На распыл нас.

И грязно, страшно ругается. Самым забористым блатным матом.

И опять все молчат, никто не осуждает ее и никто не рвется работать. Молча курим v костра. И опять Тайка не выдерживает:

- Почему это нас на распыл?

- Со страху,- невразумительно поясняет Хавка.

И никто не интересуется, почему страх, чей страх, откуда страх, только Тайка странно смотрит на меня. Всем ясно, потому что страхом переполнена вся жизнь. Он колышется вокруг всех и внутри каждого. Он подступает к горлу, не дает вздохнуть, мы булькаем, а не смеемся, от каждой мелочи, от каждого пустяка захлебываясь этим мутным бессознательным страхом.

Семен Иванович возвращается пешком. Не ругает нас за безделье, а садится у костра и закуривает. Мы молча смотрим на него, пауза длинна до бесконечности.

- Стрельбище здесь строят. Секретное.

- По мишеням, значит, в сумерках стреляют?