Капля за каплей

Сажусь в пыль возле входа в лавку. Пытаюсь свернуть цигарку, но пальцы дрожат, и махорка сыплется мимо. Проходят люди, я их вижу и не вижу, слышу и не слышу. И все пытаюсь свернуть цигарку.

Наконец сворачиваю, даже прикуриваю с первой спички. Цигарка пляшет в руке не хуже, чем у Хавки.

После. Я знаю, после чего их убьют, я вижу это так ясно, будто все происходит на моих глазах. И даже их гибель бессильна перед этими видениями.

Выкурив две цигарки, я не то чтобы успокаиваюсь, я начинаю понимать. Понимать самое главное: после женщин никак не могут убить. Ведь потом, после все наоборот: их целуют и ласкают, их благодарят. Их благодарят, ничего иного просто не может быть. Они - живы, они не только спасли меня, но и себя. Женщины не просто прекрасны и таинственны - они мудры, они могущественны, они...

И они действительно появляются. Я не отрываясь смотрю на них, пока они не могут видеть моих глаз. А потом опускаю голову и встаю.

- Крупа есть, не узнавал?- спрашивает Елена Алексеевна.

- Нет. Я тут. Курил я.

- Ну, сверни мне. Зина, купи там. Сама знаешь.

Зина берет мешок и молча направляется в лавку. А поравнявшись со мной, вдруг как-то странно, боком валится и крепко прижимает мою голову к груди:

- Они шутят так. Шутят.

И уходит. Я сворачиваю цигарку. А когда подношу спичку, отчетливо вижу укус на шее Елены Алексеевны. Зубы вижу.

- Вот ты и стал взрослым, - вдруг не глядя говорит она. - Чудовищно.

Я молчу. У нее такой тон, что перехватывает горло.

- Из нас выдавливают Россию. Ту Россию, о которой я рассказывала тебе. Россия писала стихи. Прекрасные, удивительные стихи. А ее швырнули в грязь и топчут сапогами. Выдавливают ее из нас. Капля за каплей.

Капля за каплей. Я теряю каплю за каплей. Я чувствую эти капли, они стекают по моему телу...

Глава пятая.

1

Никак не вспомню обратной дороги. Кругом, далеко обходя страшный лес. Кажется, все молчали. Или Елена Алексеевна говорила что-то...

Дома меня ждут сапоги. Настоящие яловые, которым нет сноса. Ярко начищенные. Они выстроились очень торжественно, голенище к голенищу перед скамейкой у входа в барак.

На скамейке сидят Семен Иванович и Хавка. А принаряженная, почти неузнаваемая Тайка стоит рядом.

- Вот. Это тебе.

У меня никогда не было сапог, я знаю им цену. То, что сейчас у меня на ногах, - опорки, подвязанные проволокой. Их не берется чинить даже Семен Иванович.

- Мне?..

Я не могу поверить. Очень хочу и не могу: это же все Тайкины сбережения. А может, и не только ее, кто их, женщин, поймет? И я хочу верить и не смею.

- Да что ты... Да это же...

- Целуй, - вдруг резко прерывает меня Зина. - Целуй ее, слышишь?

Никогда никто не слышал от нее такого тона. И я послушно шагаю к Тайке прямо с мешком: Елена Алексеевна еле успевает отобрать его.

И Тайка шагает навстречу. И мы сталкиваемся над сапогами. Тайка обнимает меня и целует...

Впервые в жизни меня целует женщина. Не мама.

- Какая же ты умница, - тихо говорит Елена Алексеевна. - Какая же ты умница, девочка моя.

Тайка опускает руки и точно отпрыгивает от меня. По лицу ее текут слезы, но она их не вытирает. Она начинает краснеть, заливаясь пламенем.

- Вот и у нас солнышко выглянуло, - говорит Хавка. - Господи, спасибо тебе. Хоть на чужое счастье полюбуемся.

Тайка вдруг срывается и вихрем мчится в лес, изреженный нашими пилами. А я стою над сапогами и тоже, кажется, начинаю краснеть.

- Беги, чего ждешь? - командует Хавка. - Беги за ней, дурень!

И я бегу. Все молча смотрят вслед. Только Семен Иванович, громко крякнув, с силой всаживает топор, который точил, в бревно.

Тайка сидит на поваленной березе, закрыв лицо руками. В своем единственном выходном наряде.

- Тайка.

Молчит. Только судорожно вздрагивают плечи. Я топчусь, все не решаясь сесть рядом.

- Смола. Слова застревают в горле. Меня всего колотит. - Платьице замараешь.

Сам не знаю, почему говорю "платьице". У нас нет в обращении уменьшительных или ласковых слов. Но говорю я именно так, и Тайка отвечает, как девчонка. Будто младше меня:

- Ну и пусть.

Я улыбаюсь и сажусь рядом. Возрастной барьер вдруг рухнул. Сейчас я старше Тайки, я должен ее утешать. И неуклюже обнимаю ее деревянной, негнущейся рукой.

- Тайка...

Я хочу сказать еще хоть что-то, но все слова заблудились, и я не знаю, где их искать. А Тайка, вдруг извернувшись, падает лицом мне в колени, так и не оторвав ладоней от лица.

- Мне нельзя тебя любить, никак нельзя, я понимаю, ну что же мне делать? Я старше тебя, я воровка, я в тюрьме сидела, я с четырнадцати воровской марухой была, но не могу я, не могу, не могу! Я ведь не любила еще, я даже не знала, что это такое, я смеялась, когда о любви говорили. Но что мне теперь делать, что делать, что делать?

Ее теплые слезы, просачиваясь сквозь пальцы, текут по моим ногам. Теплые, как кровь. Капля за каплей.

- Тайка, солнышко мое, Тайка. Я люблю тебя и всегда буду любить. Мы будем вместе, всегда вместе. Будем вместе пилить...

- Глупый!..

Сколько нежности и восторга в этом слове! Тайка поднимает зареванное счастливое лицо, хватает меня за щеки мокрыми ладонями, целует в лоб, в нос, в губы - куда придется.