Карамело

А однажды мы даже забредаем в ресторан на перекрестке бульваров, его стены, внутри и снаружи, облицованы блестящими зелеными и черными плитками, расположенными в шахматном порядке, а окна, снабженные металлическими жалюзи, выходят на оба бульвара, и когда ты смотришь внутрь, то ясно видишь еще один бульвар, его дома, и машины, и спешащих после работы домой людей, и грузовик, к бамперу которого прикреплена гремящая и поднимающая снопы искр и пыли цепь. И мы сидим за удобным столиком, застеленным чистой коричневой бумагой, на которой стоит солонка с дырочками вверху, зернышки сырого риса мешаются в ней с солью, а в еще одной солонке лежат зубочистки, а в стеклянном стакане – сложенные треугольниками салфетки, сам же столик качается, и официант подкладывает под одну из его ножек сложенную крышку спичечного коробка. И мы заказываем обед, в который входит суп fideo[123], и лаймы, и горячий хлеб bolillo, и маленькие шарики масла, а еще стейк в панировке, и Мама нарезает его для меня.

По радио поет Хорхе Негрето – печальную песню о цветке, что уносит река. Мама в похожих на кошачьи глаза солнечных очках смотрит на улицу, ни на что конкретно, и вздыхает. Так она сидит долго. Она в новом белом платье, купленном специально для этой поездки. Собственноручно выглаженное ею это безрукавное платье подчеркивает смуглость ее кожи, напоминающей о глиняных кирпичах под дождем. И я думаю, как прекрасна моя Мама, сейчас она выглядит как настоящая кинозвезда, а не как наша Мама, которой приходится самой стирать одежду.

Мама ломает зубочистки и складывает из этих ошметков небольшую горку, и скоро целых зубочисток не остается. Когда она наконец вспоминает о том, что рядом с ней сижу я, то касается моей щеки и спрашивает: «Может, ты хочешь чего-то еще, Золушка?» И это значит, что настроение у нее хорошее, ведь она зовет меня так, только когда не сердится, и она покупает мне разную еду – лимонад «Лулу», молочное желе, нарезанный дольками огурец, вареный початок кукурузы с маслом и манго на палочке.

– Может, ты хочешь чего-то еще, Золушка?

И я счастлива тем, что Мама сейчас вся моя, кормит меня разными вкусностями и разговаривает лишь со мной, и мои братья не мешают нам.

Когда мы возвращаемся в дом на улице Судьбы, я не могу сдерживать себя. Счастье извергается у меня изо рта, словно шипение из газировки, если хорошенько поболтать ее. Первое, что я говорю, когда вбегаю во двор, это:

– Угадайте, где мы были! В ресторане! – И если до того мы с Мамой были ограждены неким магическим заклятием, то этими самыми словами я снимаю его.

Бабуля корчит гримасу, и Бледнолицая Тетушка корчит гримасу, и Папа тоже корчит, и позже Мама ругает меня и говорит: «Ах ты болтушка, почему ты все всем рассказала?» Но если мне не следовало делать этого, то почему? И почему Мама не сказала, что никому ничего нельзя говорить, до того? И почему все так сердятся на то, что мы поели в ресторане? Я ничего не понимаю, кроме одного: это из-за меня Мама кричит:

– Я больше не могу! Уезжаю отсюда к чертовой матери. Невозможно открыть холодильник и съесть яблоко, если мне того хочется! ¡Me voy a largar, me oyes![124]

– Зойла, потише! Тебя услышат! – просит Папа.

Но Мама начинает кричать еще громче:

– А мне наплевать, слышат меня или нет!

И я плачу, сама не зная почему, и Мама – не могу забыть этого – снимает с ноги туфлю и швыряет ее, и когда я позже думаю об этом, мне кажется, будто все происходило под ночным небом, хотя это было не так. Сумерки в Мехико полны звезд, подобных стекляшкам на стенах сада, и на меня смотрит луна-ягуар, и мамина стеклянная туфелька летит-летит-летит по разбитому небу.

16

El Destino Es el Destino[125]

– За кого ты меня принимаешь, за автомат? Я в одиночку ликвидировала весь тот ужас в столовой, а это была тяжкая работа. Неподъемная. Монументальная. Ты понятия не имеешь, что такое труд. А я всего лишь человек – плоть и кости, помоги мне Господь, и где была лентяйка Оралия, и с какой стати я должна столько всего делать для такой оравы, скажите на милость? Я уж не говорю о расходах. Мы небогаты, сам знаешь. Слава богу за папино пособие и tlapalería и немаленькую зарплату твоей сестры. И не забывай, что этим летом мы ничего не получаем за две комнаты; потому что я попросила жильцов съехать и освободить их для вас. Нет, я не жалуюсь. Разумеется, я предпочла бы, чтобы вся семья была вместе. Что такое деньги по сравнению с радостью от того, что твои близкие рядом? Приходится идти на жертвы. Семья всегда у меня на первом месте. Неужели я ничему тебя не научила, Иносенсио?

Ужасная Бабуля стенает так ежедневно, хотя двое ее младших сыновей убрались восвояси вместе с семьями. Вдобавок ко всему, недовольная Бабулиным гневом Оралия пригрозила уволиться.

– Если вам не нравится, как я работаю, сеньора, то можете рассчитать меня.