Караван счастья

О чем рассказал Герой Советского Союза генерал-майор авиации запаса П. М. Стефановский:

— Бахчиванджи был летчиком, командиром звена и командиром эскадрильи истребительного авиационного полка, которым я командовал в годы Великой Отечественной войны.

Полк наш сформировали в первые дни войны из летчиков-испытателей. Это был, так сказать, цвет нашей авиации. В самом деле, те, кто до этого давал путевку в небо новым машинам, заняли в них места, что бы биться с врагом.

Против нас враг сосредоточил лучшие силы. Драться приходилось при многократном количественном превосходстве противника — самолетов врага было в два-три раза больше наших в каждом бою.

И летчики полка показывали буквально чудеса героизма.

Многие однополчане помнят первый воздушный поединок Бахчиванджи с фашистами прямо над аэродромом. В этом бесподобном по своей красоте и мужеству воздушном бою Бахчиванджи проявил себя как человек концентрированной воли, безгранично смелый, талантливый летчик.

Было это 30 июня 1941 года на подступах к Москве. Группа наших истребителей ушла на штурмовку вражеской переправы. Их увел капитан Антипов, тот самый летчик, ныне Герой Советского Союза, который в 1948 году на воздушном параде уже в звании подполковника удивлял зрителей мастерским пилотажем на новом самолете с турбореактивным двигателем.

Спокойно, будто у себя на аэродроме, на низкой высоте немецкий бомбардировщик «Дорнье-215» зашел на наши позиции. По моему сигналу взлетел Бахчиванджи. Приблизившись на короткое расстояние к бомбардировщику, он в упор выпустил длинную очередь из пулемета. Немецкий самолет воспламенился. Но появился второй. Мы думали, что после первого боя и победы Бахчиванджи произведет посадку. Но он вновь ринулся в атаку — мотор вражеского бомбардировщика запылал.

Вдруг мы заметили, что у нашего истребителя остановился винт, и машина, словно приготовившись к падению, катастрофически уменьшила скорость. На аэродроме все замерли. Но самолет, выпустив шасси, произвел классическую посадку на самый центр аэродрома. Все побежали к нему. То, что мы увидели, до сих пор в моей памяти: мотор самолета пробит, винт заклинен, радиаторы прострелены, вода и масло из них вытекли, лонжероны крыльев и даже покрышки колес шасси продырявлены. Словом, сел самолет «на честном слове и на одном крыле» — не пригоден он был больше ни к одному вылету, капитальному ремонту не поддавался, так его и списали. Когда же размотали на летчике шарф, увидели, что он оказался прошитым пулей. На шее красный след от ожога. Бахчиванджи в пылу боя этого даже не заметил.

Дальнейшая короткая боевая биография Григория Яковлевича была не менее значительна. Только за один месяц он 65 раз поднимался в небо. Свою боевую машину Бахчиванджи покидал лишь на три-четыре часа в сутки. Он говорил: «В бездонной глубине советского неба советский истребитель обязан искать боя. Это истина, не требующая доказательства. Ни один вражеский пират не должен пробиться к столице нашей Родины, никто из них не должен уйти от советского летчика».

В последнее время в печати появились разноречивые материалы о боевых подвигах Григория Яковлевича: пишут о трех, пяти сбитых им за первый месяц войны самолетах. Я, как бывший командир полка, заявляю, что Г. Я. Бахчиванджи в первый месяц войны сбил восемь вражеских самолетов, за что был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза. Но случилось так, что меня отозвали на другой участок фронта, и представление к званию подписал начальник штаба. Наградной отдел посчитал документы недооформленными, а последующая напряженная обстановка отвлекла от этого частного события.

Наша следующая встреча с Бахчиванджи произошла на тыловом аэродроме на Урале весной 1942 года. С восхищением говорил он мне о предстоящем испытании реактивного самолета. Бахчиванджи не просто готовился к этому событию, он буквально жил им, горел и был в него влюблен. Увлеченно объяснял он мне на испытательном стенде устройство, запуск и работу нового двигателя. Он походил на человека, рассказывающего о собственном изобретении. Бахчиванджи заражал всех своим кипучим энтузиазмом, вселял веру в сомневающихся. Кто знает, какими были бы результаты, если бы первым испытателем реактивного самолета был кто-нибудь другой.