Кардинал Блэк

Постепенно тухнувшим взглядом Мэтью смотрел на переднюю часть дома, и вдруг сквозь дым, пелену боли и нехватку воздуха он увидел, как кинжал поднимает она.

Он увидел ее взгляд, направленный на клинок, и заметил произошедшую с нею перемену. Элизабет будила Дикарку Лиззи, покоившуюся на дне ее души. Она делала это, чтобы спасти брата по «Семейству», а Сандор Краковски даже не догадывался, какая над ним нависла опасность. О, если б он знал, то в тот же миг отпустил бы Мэтью и помчался прочь, спасая свою жизнь.

Но было уже поздно.

Лицо Элизабет превратилось в восковую маску, как будто скрывавшееся под ней существо решило проявить собственную личину. Ее глаза — обычно такие теплые — приобрели холодный, жесткий черный блеск. Рот искривился, словно у жаждущего крови зверя. Тело ее напряглось, как пружина, готовая вот-вот распрямиться. Ее снедало неведомое Мэтью желание, которое могло быть утолено только кровью.

Элизабет двинулась на Краковски, как безмолвный дух, плывущий сквозь пороховой дым. Глаза ее, подернутые поволокой, казались пепельно-серыми, слегка искривленный рот обнажал оскал, а кинжал в ее руке был высоко поднят.

Она была так быстра, что ее движения сливались в единое размытое пятно.

Уследить, куда именно она поразила Краковски, было невозможно, но он взвыл от боли, и Мэтью, хватая ртом воздух, безвольно повалился на пол. Споткнувшись об него, Краковски пошатнулся и упал, и Дикарка Лиззи вновь метнулась к нему, проведя ножом кровавый росчерк по его щеке и превратив глаз в белые сочащиеся ошметки. Краковски издал животный вопль, в котором смешались страх и ярость, а затем вскочил с пола.

Мэтью старался как можно быстрее прийти в себя, но нормализовать дыхание ему пока не удавалось. Он заметил, как Краковски скользнул рукой в карман пальто, и на его правой руке появился кастет, усеянный гвоздями.

Если Дикарка Лиззи и заметила это, то не подала вида. А возможно, это придало ей еще больше ярости, потому что она бросилась на Краковски с криком искаженного радостного самозабвения. Кинжал Альбиона вонзался в лицо, шею и грудь бандита.

В попытке помочь Элизабет, Мэтью ухватил Краковски за ноги. Тот пошатнулся, но сумел устоять, таща Мэтью за собой. Зарычав, как дикий зверь, Краковски начал наносить удар за ударом. Попытки Мэтью лишить его равновесия не приносили никакого результата. Дикарка Лиззи при этом вцепилась в Краковски, словно усеянная шипами дикая роза, наслаждаясь каждым звериным воплем своего противника, который держался на ногах лишь благодаря силе воли.

… И вдруг Краковски рухнул, словно огромное толстое дерево, получившее последний удар топора. Мэтью едва успел отползти в сторону. Дрожа всем телом, он нашел взглядом Дикарку Лиззи. Она тоже сидела на полу, прислонившись к стене, и отрешенно смотрела на кинжал в своей руке, а из ран, разорвавших ей горло, стремительно вытекала жизнь.

В коридоре явно был кто-то еще — Грета Отри стояла в шаге от этого человека, нацелив на него мушкет. Мэтью с трудом поднялся и, все еще двигаясь медленно, будто в полусне, проследил за взглядом Греты. Она напряженно смотрела на заднюю дверь, через которую в дом входила Львица Соваж, одетая в пальто из львиной шкуры, с пистолетом в каждой руке.

Мэтью отдался на милость своей судьбы.

Несмотря на ужас, творящийся вокруг, ему вдруг показалось, что пространство окутано зловещим спокойствием. Даже его сердце и легкие впитали этот покой — словно сам хаос достиг своего апогея и рухнул, и за его разорванной в клочья завесой возник проблеск другого мира, где жизнь и смерть слились в странном и величественном танце.

Мэтью взял у Греты мушкет.

Он шагнул — вернее, подплыл, словно все в том же сне — к Львице Соваж, которая тем временем медленно подняла один из пистолетов и нажала на спусковой крючок. Со свистом из ее кремневого оружия вылетело три искры и облачко дыма… но не пуля. Лицо Львицы исказилось, она стиснула зубы и начала поднимать второй пистолет.

Мэтью нажал на спусковой крючок мушкета, хоть и не помнил, как прицелился. Ему пришло в голову, что если Грета еще не перезарядила оружие, то ему конец.

Порох Греты оказался сухим.

Мушкет был заряжен и отлично сработал.

Львица, окруженная клубами голубого дыма, вылетела за дверь и исчезла, словно ее и не было. Мэтью заставил свои непослушные ноги выйти за ней на улицу, но Львицы и след простыл. Опустив взгляд, Мэтью заметил темные полосы на снегу и понял, что мадам Соваж, как минимум, ранена. Он тихонько закрыл дверь, словно не желая тревожить мертвых, и искренне пожалел, что на черном входе нет засова.

На некоторое время Мэтью показалось, что он провалился в забытье, однако, как выяснилось, он не терял сознания. Что-то повлекло его к стене, на которую опиралась Элизабет. Попутно он успел вернуть Грете мушкет и даже обратить внимание на то, как от ужаса посерело ее лицо.

— Спасибо, — тихо произнес он и добавил: — Я бы не отказался от чашки чая.