— Вскрыть фурункул. Мелочь, конечно, но она зачастую грозит осложнениями, — продолжил Файрбоу. — В медицине так и бывает, незначительный пустяк может привести к непредсказуемым последствиям. Как-то само собой получилось, что мы с ним стали обсуждать различные вопросы. Жизнь в целом. Состояние мира. И я поведал ему свой секрет. Я много лет хранил его и даже себе порой не решался в нем признаться.
— Не томите, продолжайте, — подтолкнул Джулиан, когда пауза начала затягиваться.
— Я ненавижу людей, — признался Файрбоу, и глаза его заметно сузились. — Я никогда не был женат, у меня нет детей, мои родители умерли, а мой единственный живой родственник — сестра — замужем и живет в Бостоне. Мне никогда не следовало становиться врачом… и лечить людей. Так мне часто говаривал один из моих наставников много лет назад. Он как-то сказал, что моя так называемая «врачебная этика»[35]
находится на грани между отвратительной и полностью отсутствующей. О, да, человеческий фактор в медицине — это именно та область, где я потерпел неудачу. Моя природа и мой характер жаждут одиночества. Я нахожу в нем непередаваемое утешение и комфорт… но для того, чтобы продолжать карьеру врача в этом городе, нужно хотя бы притворяться, что ты заботишься о своих пациентах и сопереживаешь им. — Он пожал плечами. — А я не могу. Да, мой ум заточен под медицину, но я не хочу, чтобы меня беспокоили болтовня, горе и развращенность больных.— Занимательно, — хмыкнул Джулиан. — Доктор, который презирает идею наличия живых пациентов!
Мэтью подумал, что сам не сформулировал бы это лучше.
— Почему вы просто не занялись исследованиями? — поинтересовался Виктор, явно находя какую-то ценность в этом диалоге. — Тогда общения с пациентами можно было бы избежать.
— А проблем с деньгами — нет, — усмехнулся Файрбоу. — Скажем так, я привык к определенному уровню жизни. Лабораторные исследователи весьма стеснены в средствах. Как и в возможностях карьерного продвижения. В какой-то момент я и эти свои опасения высказал вице-адмиралу, чем, очевидно, и произвел на него впечатление. Поэтому вскоре он пригласил меня отобедать в его клубе и затронул тему одной
Мэрда засмеялся.
— Ну вы даете, док! Будь я проклят, если когда-нибудь встречал врача, который хотел убивать людей, а не лечить их.
— Во время исследований, — продолжил Файрбоу, — я вижу себя в уединенном месте. В какой-то другой стране. В окружении моих бумаг, моих книг и моего… моего
Мэтью не понравилось, как это прозвучало. Больших экспериментов? Насколько больших? И каких именно? Отравление систем водоснабжения целых городов? Ему казалось, что Файрбоу не будет удовлетворен в своем стремлении к одиночеству, пока не перебьет половину этого «перенаселенного мира».
— Такова моя история. — Файрбоу встал. — А теперь прошу простить, но я продолжу чтение в своей комнате. Как вы уже поняли, уединение мне ближе.
С этими словами он откланялся.
Мисс Маллой вернулась со Львицей примерно через четверть часа. Монтегю провел у Лэша столько же времени. Оба они оставили у него свои сумки.
— Следующим будет мистер Краковски, — объявила Элизабет. — Сэр, вы готовы?
— Да, готов! — Он встал, сделал шаг, споткнулся, но быстро обрел равновесие. Взяв свой саквояж, он направился прочь из комнаты следом за мисс Маллой.
— Его точно можно не принимать в расчет, — пренебрежительно бросил Мэрда. — Этот хер гроша ломаного не стоит. — Он встал и потянулся во весь свой не очень внушительный рост. Затем прошагал к камину и замер рядом с Мэтью.
Мэрда протянул руки к огню, и его маленькие темные глаза смерили Мэтью взглядом с головы до пят.
— А барон хоть когда-нибудь рот раскрывает? — обратился он к Джулиану.
— Когда ему есть, что сказать, — ответил Джулиан. — И только на нашем языке.
— Он похож на раскрашенный манекен. — Мэрда протянул руку и тронул Мэтью за подбородок. — Без обид, но так и есть.
Мэтью просто уставился на него, а затем с отвращением фыркнул, одновременно играя роль и выражая свое истинное отношение. Затем он высокомерно отвернулся и направился к креслу, которое Мэрда только что освободил.