Карибская эскапада

Потом, чтобы время как-то потянуть, не сразу Бернду о смерти отца его сообщать, спрашиваю:

— Брат, а вот индианка эта хорошенькая, у тебя что, любовь с нею?

Ждал, похоже, Бернд этого вопроса, поэтому и ответил сразу, честно в глаза мне глядя, без тени смущения:

— Нет, Андреас, ты же знаешь — я только Мари люблю. Тут другое. Помнишь, у Джека Лондона рассказ есть — "Тайна женской Души"?

— Конечно, — отвечаю, — Помню, отличный такой рассказ. Там в главного героя дочь вождя индейского влюбилась — сильно и безвозмездно, ничего взамен не требуя. Даже умерла потом — возлюбленного спасая. А он — и не просил её об этом, и, даже, о чувствах ответных — не намекал вовсе. Красивый — рассказ.

— В корень, друг мой, зришь, — Грустно Бернд вздыхает, — И здесь всё — один в один. Индианка эта, её — Нару зовут, действительно в меня влюбилась. И жизнь мне не раз спасала, и — вообще. Не давал я ей ни малейшего повода на ответные чувства надеяться, а ей, похоже, этого и не надо: я рядом — она и счастлива. А, может, притворяется, и надо ей всего-всего? Андрес? Как-то не хочется её обижать…..

Не успел я ответить, от того места, где лесенка верёвочная в зал опускалась, повизгивание раздалось, жалобное, щенячье.

Оборачиваюсь — Мари, с повязкой на глазах, покачиваясь, по направлению к нам бредёт,

руками за стенки зала держась. Интересно, а с Зорго что она сотворила? Жив ли?

Бернд жену свою узрел, охнул, побежал к ней, вернее, попытался побежать — упал от слабости, на четвереньках пополз.

Опущу я подробности? Правда? Не мелодраму слезливую, голивудский, чай, снимаем…

Сидят влюблённые, друг друга нашедшие, пройдя через тернии гадкие, обнимаются, целуются, шепчутся…

Идиллия сплошная — идиллистическая, как будто — одни они в этом Мире…

Две Души.Две Души — на Белом Свете,Больше — никого.Только месяц ярко светит.И вокруг — светло.Две Души — на Свете БеломСколько ни зови —Эхо лишь рисует мелом —На воде — круги.Нет ни серебра, ни — злата.

Нет — других планет.Нет — ни бедных, ни — богатых,Нищих — тоже — нет.Да и женщин — нет в помине.Только вот — одна.Тихо дремлет у камина,Нежности — полна.Две Души на Белом Свете,Больше — никого.Да ещё — Бродяга-ветер,Что стучит в стекло……

Слышу сзади — ещё один щенок заскулил коротко, и — затих.

Оборачиваюсь в очередной раз — уже зная, кого увижу.

Стоит эта Нару неподвижно — словно статуя каменная, лицо гримасой ужаса перекошено, рот приоткрыт, глаза круглые — одни такие зрачки сплошные.

Как бы эта красотка, приревновав, на Мари с ножом не бросилась

Подошёл осторожно, предварительно — чисто на всякий случай, пистолет с предохранителя сняв, за рукав осторожно подёргал. Бесполезно, барышня словно в сон летаргический впала.

Вот они — превратности любви, в полный рост, превратные такие — превратности.

Тут Джедди подошёл, отрапортовал в пол голоса:

— Нет там ничего, командир, ни пепла, ни других следов. А Огнин — уцелел, без всяких повреждений!

И гордо на медальон, на шее висящий, пальцем своим мохнатым показывает.

Действительно, медальон мало того, что цел остался, так и сверкает ещё, такое впечатление, ярче гораздо.

Рассказал я Джедди о последних катавасиях любовных, Нару окаменевшую продемонстрировал.

— Да уж, — мальчишка заявляет, — Любовь эта — заморочки сплошные, данные нам Богами — чтобы жизнь конфеткой не казалась.

— Ладно, — говорю, — Споры философские мы до лучших времён оставим. А пока, поднеси, пожалуйста, к глазам этой статуи индейской свой медальон волшебный, говорят, Огнин для чиго — авторитет непререкаемый.

Джедди медальон с шеи снял, к глазам Нару поднёс, через секунд десять индианка на колени опустилась, залопотало что-то на своём наречии.

— Это она, — Джедди переводит, — О своей покорности полной вещает. Спрашивает — какие приказания будут. Так — какие?

Подумав немного, отвечаю на английском:

— Пусть к ближайшей стене отойдёт, сядет — лицом к стене, естественно. И — молча там сидит, до следующего приказа. Только ты уж это всё — как-нибудь по-другому изложи, солидно, как местному Живому Божеству полагается

Мальчишка перевёл — голосом строгим, длань к каменному потолку воздев.

Нару тут же к стене зала бросилась, да и застыла там неподвижно.

Вот и ладушки, на одну проблему меньше.

Тут Бернд сзади вскрикнул — тоскливо так, протяжно.

Видимо Мари ему о смерти доктора Мюллера рассказала.

— Что ж ты, папа! Зачем? Как же так? — Бернд кричит.

Потом на ноги вскочил, и прямиком ко мне.

Тут я и понял, за что старый доктор передо мною взглядом своим прощальным извинялся.

— Как же так, Андреас? — Друг меня вопрошает, глаза бешенные, ладони рук — в кулаки сжаты, — Почему ты ему позволил? Почему — не остановил?