Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

В Париже в тот день была страшная гроза, буквально затопившая город, однако это не остановило боевые действия. С 6 часов вечера пушки обстреливали здания и баррикады. Мужчины и женщины падали, сраженные осколками и пулями. Кровь ручьем текла между мокрыми камнями брусчатки. Рушились и превращались в груды щебня фасады зданий. Витрины были разбиты, и все товары можно было забирать без помех — если бы кто-нибудь отважился выйти из дома в эту ужасную ночь {8}. К концу дня заново избранное Национальное собрание передало все полномочия Кавеньяку. Французские демократические лидеры посчитали перспективу диктатуры менее страшной, чем толпу вооруженных и разъяренных рабочих, несущую Франции еще более страшную революцию {9}. Однако Кавеньяк рабочих не пугал — они были в ярости от предательства избранных законодателей. С каждым днем битва только разрасталась. Десятки тысяч мужчин и женщин сражались за каждую улицу. Токвилль никогда не испытывал особой симпатии к боевикам, однако и он говорит о том, что они боролись «умело и грамотно, демонстрируя недюжинный военный опыт, удививший даже старых офицеров». Женщины подносили боеприпасы, мужчины стреляли, а когда мужчин убили — женщины заняли их место, и теперь патроны им подносили их дети. Сент-Антуан, Пантеон, Пляс де ла Мадлен, ратуша — по всему городу восстание бушевало в течение 4 дней, и парижане пытались продержаться против профессиональных военных и артиллерии {10}.

Противостояние закончилось 26 июня. Потери были ошеломляющие — по некоторым оценкам, погибло полторы тысячи человек. Но убийства не прекратились, пока не пала последняя баррикада. Повстанцев выслеживали и расстреливали, так погибло еще 3 тысячи человек. До 15 тысяч было арестовано, 4,5 тысячи депортировано под конвоем в Алжир {11}. Для многих это тоже означало смертный приговор. Однако гибель людей, судя по всему, не слишком беспокоила перепуганное Национальное собрание.

Одержав победу над рабочими, о чем его и просили, Кавиньяк объявил военное положение и разместил 50 тысяч своих солдат на Елисейских Полях, где лошади объедали зелень, которой когда-то так гордился Париж. Все радикальные клубы были закрыты, свобода прессы урезана, на плаву остались только благонадежные газеты, заплатившие огромный залог в 24 тысячи франков. Вскоре Кавиньяк наказал всех рабочих за участие в восстании, отменив ограничение на длину рабочего дня {12}. Демократический эксперимент закончился. Луи Блан бежал в Англию, чтобы избежать судьбы своих товарищей-реформаторов, которые были брошены в тюрьму только за то, что проповедовали политику соблюдения прав рабочих и равного избирательного права {13}.

Маркс в своей газете регулярно сообщал о событиях «июньских дней» начиная с 24 июня. Благодаря сети его коллег-журналистов, никто в Германии не публиковал свежие новости с такой оперативностью, и это подняло престиж газеты на высочайший уровень. Новости о Февральской революции достигли Берлина за несколько дней — о куда более кровавом июньском восстании в Германии узнавали в течение нескольких часов. Правительство опасалось, что парижское безумие вновь спровоцирует беспорядки; и в Париже, и в Берлине природа антагонизма классов была одинаковой, поэтому и напряжение с такой же легкостью могло дойти до точки кипения.

26 июня Маркс полностью посвятил номер истории трагедии Парижа. В своих отчетах он буквально захлебывается от возмущения: «Париж захлебнулся в крови, восстание перерастает в величайшую революцию… которая когда-либо имела место… в революцию пролетариата против буржуазии» {14}. Энгельс вторит ему: «Что отличает нынешнюю революцию от всех предыдущих — так это полное отсутствие иллюзий и энтузиазма. Люди на баррикадах больше не поют… Рабочие в июньском Париже борются за само свое существование, и слово «отечество» потеряло для них всякий смысл» {15}.

Маркс говорил, что этот конфликт обнажил социальные реалии во Франции: трусость буржуазии и непонимание рабочего класса. Во Франции было как бы две страны: одна — страна собственников, другая — страна рабочих {16}. Он утверждал, что слова о братстве, которые были написаны на стенах тюрем и казарм, оказались подделкой. 17 февраля произошла «правильная революция», потому что она вызывала всеобщее одобрение, а социальная борьба проявлялась только в поэтических строках. Июньская революция «была ужасна, уродлива, потому что красивые фразы уступили место ужасной реальности» {18}. 18 июня — это гражданская война между капиталом и трудом. Энгельс назвал ее жертв «мучениками первого решительного сражения пролетариата» {19}.