Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Все изменилось. Февральская революция умерла, ей на смену пришла контрреволюция, которая велась реакционными силами, пытавшимися отменить реформы, проведенные в начале этого года и начавшиеся не только во Франции, но и по всей Европе. Энгельс вспоминал, что после того, как Маркс отдал дань памяти французским повстанцам, последние акционеры-либералы «Neue Rheinische Zeitung» отвернулись от нее и газета осталась в одиночестве сражаться за финансирование {20}. «Впрочем, к нашему удовлетворению, мы были единственной газетой в Германии, да и во всей Европе, которая смело вздымала знамя пролетариата даже тогда, когда мелкие буржуа уже злобно топтали побежденных и клеветали на них» {21}.

К концу июня руководство Союза коммунистов в Лондоне, Брюсселе и Кельне было готово действовать, но Маркс потребовал роспуска организации. Для него Союз стал бременем, морально устаревшим тайным обществом, бездействующим в то время, когда люди громко выражали свой протест на улицах, с оружием в руках. Мысля, как обычно, парадоксально и неожиданно, Маркс видел в поражении революции семена будущего триумфа пролетариата, однако был убежден, что тайные общества всех мастей больше не будут иметь к этому триумфу никакого отношения. Больше не было никакой нужды действовать тайно: борьба велась в открытую. Союз проголосовал за свое будущее и самораспустился — хотя без возражений не обошлось. Члены Союза вплотную занялись газетой, с полным основанием считая ее лучшим инструментом пропаганды, чем любая статья или брошюра, которую они могли бы опубликовать; сопротивление реакционным силам вновь набирало силу в Германии {22}.

2 июля Пруссия обрела новое правительство; прежнее, возглавляемое бывшим коллегой Маркса Кампхаузеном, пало. Преемник Кампхаузена, хотя и был либералом, заявил, что лучшим способом борьбы с бедностью было бы «восстановление ослабевшего доверия к способности власти сохранить закон и порядок в стране и скорейшее установление твердой конституционной монархии» {23}.

Конституция все еще оставалась отдаленной целью, однако «сохранение закона и порядка» началось немедленно. 3 июля газета Маркса сообщила об аресте Готтшалька и Фрица Аннеке; Аннеке был арестован за речь, которую он произносил перед большой группой рабочих. Полиция обвинила его в разжигании гражданской войны. Газета сообщила, что в дом Аннеке на рассвете ворвались 6 или 7 полицейских, сам Аннеке и его беременная жена спали. Они не предъявили ордер, но приказали Аннеке идти с ними. Обвинение зачитал один из офицеров; затем он сильно толкнул Аннеке вниз по лестнице, разбил стеклянную дверь; судя по всему, он был пьян. Газета отмечала, что прокурор, представившийся Хекером, прибыл на место значительно позже {24}.

В течение следующих двух дней газета публиковала заявления Хекера, после чего он обвинил ее в «клевете и оскорблениях» против полиции и сообщил, что против газеты может быть возбуждено уголовное дело {25}.

6 июля Маркс был вызван на допрос по поводу анонимных статей в его газете {26}. К 10 июля на допрос были вызваны 11 наборщиков, от которых добивались, чтобы они назвали имя автора {27}. Месяцем позже кельнская полиция начала преследование остального персонала газеты. Карл Шаппер, у которого были жена и трое детей, получил предписание покинуть Пруссию, поскольку его объявили иностранцем, хотя он являлся гражданином Германии. Маркс понял, что следующим будет он — с его отказом от немецкого гражданства {28}.

Кельн становился опасным местом для Маркса и его соратников. В их дома врывались без ордера. Семьям угрожало уголовное преследование или высылка, аресты производились произвольно, и им не всегда предшествовали должные юридические процедуры. Но все эти мелочи казались уже не столь важными — прусское Национальное собрание деловито и последовательно отменяло те самые права и свободы, которые вызвали его само к жизни. Однако депутаты не могли сделать это так быстро, как того бы хотелось королю. После очередного политического кризиса было сформировано уже третье за год правительство — на этот раз в сентябре, по прямому указу короля. Маркс назвал это контрреволюционным триумфом «помешанных ослов» {29}.

Куда бы ни смотрел Маркс, повсюду он видел политический и социальный хаос. Работа вновь избранных собраний была парализована, зато так называемые силы правопорядка вели борьбу с силами демократии на улицах Парижа, Берлина и Вены; голод и лишения, вызвавшие первую революцию, только усугублялись. До февральских событий на низшие классы просто не обращали внимания, после июньских дней их бедственное положение признали, однако смотрели на них с недоверием и страхом; высшие классы избегали общения с ними и не испытывали сострадания к их бедам.

Изменились и рабочие. Они поняли, что не могут рассчитывать ни на кого, кроме себя, в деле защиты собственных прав. Они знали теперь свои силы, проверили их в бою, и хотя теперь они потеряли почти все, за что сражались, они знали свой собственный потенциал.