Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Нетрудно представить себе усталость и внутреннюю опустошенность Женни, когда она сидела в маленькой, недостаточно протопленной комнатушке и размышляла о будущем. Второй раз она была силой вырвана из Парижа, яркого, роскошного и веселого, — и заброшена судьбой в город, которого она не знала, язык которого едва понимала. Этот переезд дался труднее, чем другие: семья стала больше, денег стало меньше, а еще меньше — перспектив на будущее, а также потому, что Лондон был конечной остановкой на краю Европы для тысяч таких же отчаянных путешественников, как они. Англия при королеве Виктории стала убежищем для свергнутых монархов, жуликов и повстанцев, предлагая каждому из них свою иллюзию — от свободы до репрессий. Один итальянец весело писал: «Бывшему деспотичному правителю 50 миллионов человек, голодному шарманщику и девчонке с метлой — эта земля, эта страна-убежище открыта всем» {3}. Однако английскй реформатор Джордж Джулиан Гарни более точно описал, что означала такая свобода для большинства беженцев: они были «свободны в своем праве ступить на этот берег и совершенно бесплатно погибнуть от голода под нашими ненастными небесами» {4}.

Как и Маркса во время его первого путешествия в Манчестер, ничто не могло подготовить Женни к той грязи, шуму и страданиям, с которыми она столкнулась в этом самом большом и богатом городе самой богатой и развитой промышленной страны мира.

Были части Лондона, где она могла бы чувствовать себя как дома, Гросвенор-сквер была одной из них. Там огонь каминов согревал все комнаты, а шелковые платья тихо шуршали по обивке мягких диванов, источавших покой и безопасность, к которым она так привыкла в своем родном доме в Трире. В Лондоне были даже районы, где можно было бы обосноваться в благородной бедности, не теряя атрибутов респектабельности при полном отсутствии богатства. Однако в Лестер-сквер не было и следа аристократизма, и мало что можно было принять здесь за респектабельность.

Женни, в чьих сундуках еще лежали изысканные платья, купленные в Париже, и на чьих визитках значилось «баронесса фон Вестфален», была чужой в этом жестком, сером мире вокруг нее. Отчаяние, казалось, пропитало самый воздух Лондона, густой и шершавый от тумана.

В самом деле, Марксы прибыли в Лондон в самом начале сезона туманов, когда смог был настолько густым, что сквозь него не пробивалось солнце. Даже днем иностранцу было почти невозможно отыскать путь на его улицах, освещаемых тусклым желтым светом газовых фонарей или переносных ламп, которые специально нанятые мальчишки несли перед пешеходами. Один путешественник говорил: туман в Лондоне настолько густой, что вы можете пожимать чью-то руку — и понятия не иметь, кому вы ее жмете {5}. Добавьте сюда невыносимое зловоние лондонских улиц — и вы поймете, что там царила атмосфера удушья.

Тысячи лошадей, запряженных в повозки, телеги, омнибусы и экипажи, курсировали по грязным улицам Лондона, ежедневно производя сотни тонн навоза. Его вонь смешивалась с вонью выгребных ям, которые лондонцы устраивали в подвалах домов {6}. В густонаселенных районах, таких как Сохо и Вест-Энд, в подвалах скапливалось до трех футов экскрементов {7}. В тот год, когда приехала Женни, отходы начали сбрасывать в Темзу, но это проблему не решило, а лишь сделало зловоние более «мобильным». Зловонный ил носило по течению, он проникал через дренажные системы города, и река, которая могла бы очистить город, действовала как огромный коллектор нечистот в самом его сердце, распространяя не только ужасающее зловоние, но — что гораздо страшнее — инфекции {8}. В 1849 году Лондон как раз приходил в себя после одной из эпидемий холеры. Сохо и район вокруг Лейчестер-сквер особенно сильно пострадали от этой вспышки, частично потому, что бедняки жили там слишком кучно, гнездясь в каждой расщелине, пригодной для ночлега, словно паразиты {9}.

После неурожаев 1845 года мир так и не оправился от экономического кризиса, и это вызвало массовую миграцию. Вест-Энд и Сохо стали конечным пунктом для беженцев, уходивших с континента на восток или из Ирландии — на запад. Они выбирали эти районы, потому что предыдущая волна эмигрантов уже освоила и застолбила здесь небольшие территории — французскую, немецкую, итальянскую, ирландскую. Здесь необязательно было знать хоть слово по-английски или жить по английским обычаям. Те, кто уже освоился на новом месте, эксплуатировали новичков, требуя с них непомерную арендную плату и лишая их даже тех грошей, которые они смогли накопить. Это, в свою очередь, заставляло несчастных выходить на улицу, где они вступали в соперничество с лондонскими бандами, которые заявляли, что скорее утопят всех пришельцев в сточной канаве, чем уступят им хоть пядь земли. Одинокие, замерзшие и голодные, беженцы были вынуждены искать приют в сети узких улочек, в трущобах, которые были так переполнены людьми, что давно уже превратились в «город в городе». Здесь были свои законы и, возможно, свой язык {10}.