Карла

— О чем ты плачешь, дочка? — спросила мать и заглянула в лицо ей. Она, вероятно, угадала, что происходило в душе дочери, и сказала необычайно мягко: — Перестань, Гана, успокойся! Я потеряла дочь, а ты подружку, зато ведь у отца стало сыном больше. Бог даст, все уладится. А раз нас сегодня меньше, то нужно поторапливаться. Пойди, девочка, скорее приготовь работникам завтрак! — Старостиха взяла дочь за руку и увела ее из горницы.

Тут возвратился батрак и сообщил, что Барта с племянником и Карлой отправились ночью в Кдыню, повез их брат Барты, и к восьми часам они обещали воротиться.

Рыданиями встретила Маркита эту новость, с трудом удалось Милоте ее успокоить. Еле-еле дождались они восьми часов. Петр даже навстречу вышел. Служивый сдержал слово: они вернулись, но без Карлы. Всю дорогу Барта то гладил, то крутил свои усы, он был не в духе и ворчал: «И зачем только я впутался в эту историю?».

Завидев Петра, он побледнел, но Петр сам подошел к нему, спросил о Карле и рассказал, что произошло в их доме.

— Ты снял с моей души камень, Петр, — обрадовался Барта и с легким сердцем поспешил к старосте.

— Ну, кума, честь имею, — зашумел он еще в дверях, — что это за дьявольские шуточки! Да знай я все это раньше... Ну, теперь уж ладно. Карла — или, вернее, Карел — кланяется тебе и вам всем тоже. У тебя, кума, он просит прощения, но говорит, что дольше не мог терпеть. Ты, Маркита, не плачь, а помолись, чтобы он вернулся здоровым. Парень ведь уже выехал в Прагу, честь имею, к пану надпоручику и сам вызовется идти в солдаты.

Маркита поняла, что теперь уж ничего не изменишь, и горько заплакала.

— Э, брось-ка! Ведь Карел отлично сделал. Кум похлопочет о нем, и он будет, честь имею, капралом. Ты не беспокойся, я парня уже вымуштровал — артикул и есть самое трудное на военной службе. Да, вот еще: он велел передать, что был у тебя ночью — хотел проститься, но ты спала. Так-то и лучше — обошлось без лишних слез. А твое дело, Петр, говорит он, подумать о Баре. Тебе же, Гана, он посылает вот это и наказывает не забывать своего обещания.

С этими словами Барта вытащил из кармана красный платок и подал его девушке. В нем были пояс и девичий венок ее бывшей подружки.

Гана плакала навзрыд.

— Ну а теперь положимся на бога, ему лучше известно, что кому уготовано. Весной, если будем здоровы, посмотрим и мы на Прагу. А сейчас за работу, а потом в костел: начался великий пост, — сказал Милота, и все послушно отправились по своим местам.

Когда весть об этом происшествии разнеслась по деревне, кумушки тотчас подхватили: «Да ведь мы и раньше говорили, что тут что-то неладно!».

IX

Пан надпоручик (к этому времени он стал гетманом[5]) принял Карела очень хорошо, хотя, как и следовало ожидать, поругал Маркиту за глупость. Сначала парень скучал и уже боялся, что заболеет «тоской по родине», но твердая воля помогла ему все преодолеть. Он был усерден в учении и вскоре завоевал расположение начальства.

В ту пору срок солдатской службы был сокращен с четырнадцати до восьми лет. Мог ли кто этому радоваться больше, чем Карел и его близкие в Страже! А Гана, хоть и помолилась горячо за императора, но ей этот срок казался слишком долгим. На святого Яна Милота, Гана и Маркита отправились на богомолье в Прагу. Гана ничего не видела вокруг себя, ничего не слышала. Она глядела только на своего Карела, который казался ей в тысячу раз лучше, чем прежде. И сама Маркита, как ни щемило у нее сердце, порадовалась, глядя на сына, — так он был красив в военном мундире. Да, если бы не разлука и не восьмилетняя солдатчина, все было бы хорошо!

Петр убедился, что Карел был прав, когда расхваливал Бару и говорил, что она его любит. Он долго не раздумывал и в тот же год сыграл свадьбу. В отпуск Карел пришел десятником. Это очень обрадовало Барту: ведь если он любил Карлу, то Карел был ему еще больше по душе.

Минуло три года. На четвертый Карел стал фельдфебелем. Теперь он уже был настоящим паном, мог бы дойти и до офицерского чина, потому что его ценили на службе, но вдруг так затосковал по горам и по Гане, что охотно бы променял и генеральский мундир, имей он только его, на деревенскую свитку.

Его состояние, вероятно, передалось и Гане. Из нее, казалось, ушла вся жизнь; в родных горах девушка тосковала по далекой Праге.

— Ну нет! Так продолжаться не может! Что это, в самом деле, один здесь, другой там! Соединить бы их, тогда было бы покойнее. Испеки-ка мне, мать, чего-нибудь в дорогу, а ты, Ирка, подмажь телегу — завтра поеду в Прагу! Надо разузнать кое о чем! — заявил однажды Милота.

Батрак отлично подмазал телегу, старостиха с Ганой напекли пирогов, и на следующий день хозяин уехал.

— Радуйся, Гана, все улажено! — объявил он, возвратившись.

Вскоре пришел, отбыв воинскую повинность, Карел. Он стал дельным хозяином и, кажется до сих пор благополучно здравствует со своей Ганой.