Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

Мы очень долго молчали. Возможно, час прошел в полной тишине. Я испытывал очень противоречивые чувства. Я был несколько удручен, однако не мог сказать почему. Меня мучили угрызения совести — перед этим я хотел разыграть дона Хуана, но он внезапно изменил ситуацию своим откровенным рассказом. Этот рассказ был прост и выразителен и производил необычайное впечатление. Мысль о ребенке, испытывающем боль, всегда была чувствительным предметом для меня. За одно мгновение мое сочувствие к дону Хуану сменилось отвращением к себе. Я делал свои записи, как будто жизнь дона Хуана была просто клиническим случаем. Я был на грани того, чтобы порвать свой блокнот, когда дон Хуан ткнул меня носком в икру, чтобы привлечь внимание. Он сказал, что видит свет насилия вокруг меня и поинтересовался не собираюсь ли я его бить. Затем он расхохотался и его смех создал приятную паузу. Он сказал, что я подвержен вспышкам насильственного поведения, но что в действительности я не злой и чаще всего сам страдаю от этих вспышек.

— Ты прав, дон Хуан, — сказал я.

— Конечно, — сказал он, смеясь.

Он убедил меня рассказать о своем детстве. Я начал рассказывать ему о годах страдания и одиночества и увлекся описанием того, что считал потрясающей борьбой за выживание и утверждение своего духа. Он рассмеялся от слов «утверждение своего духа».

Я рассказывал долго. Он слушал с серьезным выражением лица. Затем, в какой-то момент, его глаза «прижали» меня снова, и я перестал говорить. После секундной паузы он сказал, что никто никогда не унижал меня и что в этом была причина того, что я не был плохим.

— Ты еще не терпел поражения, — сказал он.

Он повторил это утверждение четыре или пять раз, и я ощутил потребность спросить, что он имеет в виду. Он объяснил, что «потерпеть поражение» — одно из двух неизбежных условий жизни. Люди или побеждают, или терпят поражение и в зависимости от этого становятся преследователями или жертвами. Эти два условия преобладают, пока человек не начинает видеть; видение рассеивает иллюзию победы, поражения или страдания. Он добавил, что мне следовало бы научиться видеть, пока я являюсь победителем, чтобы избежать образования каких-либо воспоминаний о том, что был когда-то унижен.

Я запротестовал, утверждая, что не являюсь и никогда не был победителем ни в чем и что моя жизнь была, пожалуй, поражением.

Он засмеялся и бросил свою шляпу на пол.

— Если такая жизнь называется поражением, наступи на мою шляпу, — вызвал он меня в шутку.

Я искренне доказывал свое. Дон Хуан стал серьезным. Его глаза сузились до тонких щелок. Он сказал, что я считаю свою жизнь поражением по другим причинам, нежели само поражение. Затем он быстро и совершенно неожиданно взял мою голову в свои руки, сжав ладонями виски. Когда он взглянул в меня, в его глазах была ярость. От испуга я сделал глубокий вдох ртом. Затем он прислонил мою голову к стене, по-прежнему пристально на меня глядя. Эти свои движения он выполнил с такой скоростью, что к тому времени, когда он расслабился и удобно прислонился к стене, я был еще на середине глубокого вдоха. Я ощутил головокружение и неловкость.

— Я вижу плачущего мальчика, — сказал дон Хуан после паузы.

Он повторил это несколько раз, как будто я не понимал. У меня было чувство, что он говорил обо мне, как о плачущем мальчике, поэтому я не обратил на это внимания.

— Эй! — сказал он, требуя моего полного внимания. — Я вижу плачущего мальчика.

Я спросил его, является ли этот мальчик мной. Он сказал, что нет. Тогда я спросил его, является ли это видением моей жизни или его собственной. Он не ответил.

— Я вижу маленького мальчика, — продолжал он. — Он плачет и плачет.

— Я знаю этого мальчика? — спросил я.

— Да.

— Это мой маленький мальчик?

— Нет.

— Он плачет сейчас?

— Он плачет сейчас, — сказал он с убеждением.

Я подумал, что дон Хуан видит какого-то известного мне маленького мальчика, который в этот самый момент плачет. Я назвал по имени всех детей, которых я знал, но он сказал, что эти дети не имели отношения к моему обещанию, а ребенок, который плачет сейчас, имел, и очень большое.

Утверждение дона Хуана казалось нелепым. Он сказал, что я что-то обещал кому-то в моем детстве и что ребенок, который плакал в этот момент, имел прямое отношение к моему обещанию. Я говорил ему, что это не имеет смысла. Он спокойно повторял, что видит маленького мальчика, плачущего в этот момент, и что этому маленькому мальчику больно.

Я добросовестно старался придать его утверждению какой-либо смысл, но не мог установить связи чем-нибудь мне известным.

— Я сдаюсь, — сказал я, — потому что не помню, чтобы я давал важное обещание кому-либо, в особенности ребенку.

Он прищурил глаза снова и сказал, что это особенный ребенок, который плачет в этот самый момент, и он является ребенком из моего детства.

— Он был ребенком во время моего детства и он тем не менее плачет теперь? — спросил я.

— Он — ребенок, который плачет теперь, — настаивал он.

— Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?

— Понимаю.