Карлос Кастанеда, книги 1-3

— Всегда, когда что-то делаю.

Я почувствовал, что должен вернуться к началу, и спросил его, означает ли его контролируемая глупость, что его поступки никогда не бывают искренними, а являются лишь действиями актера.

— Мои поступки искренни, — сказал он, — но они лишь действия актера.

— Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью! — сказал я с чистосердечным удивлением.

— Да, все, — сказал он.

— Но ведь не может быть так, — возразил я, что каждый из твоих поступков всего лишь контролируемая глупость.

— А почему нет? — возразил он с загадочным видом.

— Это означало бы, что тебя в действительности никто и ничто не волнует. Возьми, например, меня. Ты имеешь в виду, что для тебя не имеет значения, стану я человеком знания или нет, жив я или умер, делаю что-то или нет?

— Верно, мне нет до этого дела. Ты, как Люсио или кто-нибудь еще в моей жизни, — моя контролируемая глупость.

Я испытал необычайную опустошенность. Было очевидным, что не существует причины, по которой дон Хуан должен был бы заботиться обо мне, но, с другой стороны, я был почти уверен, что ему есть дело до меня лично, и думал, что иначе и быть не может, поскольку он всегда уделял мне все свое внимание в любой момент, который я проводил с ним. Мне пришло в голову, что дон Хуан может говорить так просто потому, что я ему надоел. В конце концов, ведь я отказался от его учения.

— Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, — сказал я. — Мне не следовало приводить в пример самого себя. Я имел в виду, что должно же быть в мире что-то, до чего тебе есть дело в том смысле, что это не контролируемая глупость. Не думаю, чтобы можно было продолжать жить, если нам действительно ни до чего не было бы дела.

— Это относится к тебе, — сказал он. — Вещи имеют значение для тебя. Ты спросил меня о моей контролируемой глупости, и я сказал тебе, что все, что я делаю по отношению к себе и к другим людям, есть глупость, поскольку ничто не имеет значения.

— Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничего не имеет значения, то как ты можешь продолжать жить?

Он засмеялся и после короткой паузы, во время которой он, казалось, взвешивал, отвечать мне или нет, встал и пошел за дом. Я последовал за ним.

— Подожди, подожди, дон Хуан, — сказал я, — я действительно хочу это выяснить; ты должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.

— Может быть, это невозможно объяснить, — сказал он. — Некоторые вещи в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны. Твои поступки определенно важны для тебя; но для меня ни единая вещь не важнее любой другой, ни один из моих поступков и ни один из поступков людей. Тем не менее я продолжаю жить, потому что я закалил свою волю в течение своей жизни, она стала отточенной и цельной, и теперь для меня не имеет значения то, что ничего не имеет значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни.

Он сел на корточки и запустил пальцы в растения, которые сушились на солнце на большом куске мешковины. Я пришел в замешательство. Я не мог и предположить, что мои расспросы приведут к такому обороту разговора. После длинной паузы мне пришел в голову хороший аргумент. Я сказал, что, на мой взгляд, некоторые поступки окружающих нас людей очень важны и что ядерная война — самый драматический пример этого. Я сказал, что для меня уничтожение жизни на земле было бы событием ошеломляющей ненормальности.

— Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни, — сказал дон Хуан с блеском в глазах. — Ты не видишь.

— Разве я чувствовал бы иначе, если бы мог видеть! — спросил я.

— Как только человек обучается виденью, он оказывается один в мире, где есть только глупость, — загадочно сказал дон Хуан.

Он сделал небольшую паузу и взглянул на меня, как если бы хотел оценить эффект своих слов.

— Твои поступки, точно так же как поступки других людей, кажутся тебе важными, потому что ты научился думать, что они важны.

Он произнес слово «научился» с такой необычной интонацией, что я был вынужден спросить у него, что он имеет в виду.

Он перестал возиться со своими растениями и взглянул на меня.

— Мы выучиваемся думать обо всем и затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что важны. И поэтому нам приходится чувствовать себя важным. Но потом, когда человек обучается видеть, он понимает, что не может больше думать о вещах, на которые смотрит; а если он не может думать о вещах, на которые смотрит, все становится неважным.

Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил свое утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня понять. То, что он сказал, сначала показалось мне ерундой, но, поразмыслив об этом, я увидел, что его слова скорее напоминают сложное утверждение об одной из сторон восприятия.

Я попытался придумать хороший вопрос, который заставил бы его прояснить свою точку зрения, но не смог. Внезапно я почувствовал сильную усталость и уже не мог ясно формулировать свои мысли. Дон Хуан, казалось, заметил мое утомление и мягко похлопал меня по спине.