Картахена

В тот день, когда мать и бабка поссорились, мне удалось обнаружить чулан с окном, выходящим на пожарную лестницу. Мне позарез нужно было куда-то залезть, потому что голоса за стеной сводили меня с ума. Что касается секрета, то пришлось его разорить; когда мать сказала, что больше ноги нашей в этом доме не будет, мне стало не по себе и захотелось во всем признаться. Но мать не стала слушать, она хлопнула дверью и отправилась к себе, громко стуча своими дешевыми сабо по бабкиным полам, которые были, как говорила горничная, досточка к досточке, хоть в шахматы играй.

Выкапывать секрет обратно было непросто: дерн на клумбе мгновенно заживил выдранные края, и яма со стеклышком словно растворилась. В сумерках клумбы казались одинаковыми, и мне никак не удавалось вспомнить, слева или справа от часовни был закопан мой кузнечик, но потом удалось, и ожерелье было очищено от земли рукавом рубашки и возвращено на комод.

Мне казалось, что стоит обнаружиться потере, как в доме снова станет тихо, но вечером бабка рассердилась еще крепче и назвала мать английской потаскухой. Пришлось признаться, чтобы очистить мать от подозрений. Меня отвели за ухо в детскую и поставили в угол на колени. Казалось, чего бы еще? Но странное дело: обе женщины смотрели на меня с недовольством. Похоже было, что они предпочли бы продолжать, а теперь, когда причину ссоры вытянули прямо у них из-под носа, они не знали, куда девать все то, что хотели высказать друг другу.

Все это произошло в воскресенье, а во вторник мы уже сидели в такси, заваленном нашими паршивыми чемоданами. Стефания вышла проводить нас к воротам поместья, чтобы слуги не сплетничали о раздоре, она куталась в меховую шубку, хотя день был солнечным, и мать сказала сквозь зубы:

— Чтоб ты в пожаре согрелась, старая зябнущая сука.

Она сказала это по-английски, и шофер ничего не понял, но лицо у матери было таким злым, что он невольно скосил глаза на мадонну, висевшую на зеркальце. У всех шоферов в этих краях на зеркальце висит мадонна, иногда стеклянная, иногда из папье-маше. У всех пекарей на окне будет стоять святой Эуфизий. Еще бывает карта мира на стене, где Италия времен морских республик похожа на разноцветный заплатанный валенок. Не знаю, что стало с той картой, что висела на стене в гостиной Стефании, но в деревне мне попадались штук шесть, не меньше, точно таких же, в самых неожиданных местах. Каждый раз я ищу на них красное пятнышко.

Глава третья. Вокруг черного

Петра

Вчера мы с Пулией весь день возились с синьором Ди Фабио, самым старым и самым богатым пациентом в отеле. Он живет в западном флигеле, в просторных апартаментах с камином, потому что любит тепло. Дрова ему носят каждый день, даже в июльскую жару, дрова, спортивные журналы и лимоны, он ест лимоны как яблоки и уверен, что они продлевают ему жизнь.

В апреле шторма пошли один за другим — природа сдурела, и синьор Ди Фабио тоже: к нему вдруг стали приезжать женщины со всей страны. Оказалось, он дал объявление в брачной газете, написал, что живет в роскошном отеле на берегу моря и хотел бы завести подругу, чтобы оставить ей состояние. Самое смешное, что все это чистая правда, и женщины, увидев его облезлую голову в серых перышках, вовсе не пугались, охотно пили с ним чай в нашей столовой и водили его гулять до пруда и обратно.

— Старый мерин и одного заезда не выдержит, а мне отвечать, — хмуро сказал доктор однажды утром, и Пулия возмутилась:

— Неужто мы и в постель к нему полезем? Здесь же не больница, дотторе, вот хоть на вывеску посмотрите. Постоялец может делать все, что ему в голову придет, а наше дело — простыни менять. Так всегда здесь было, и не вам эти порядки рушить!

— Мало ли что тут раньше было, — буркнул доктор, — тут много чего было при Константине Великом. А теперь будет по-новому. Не нравится — ступайте виноград давить, завтра на это место четверых возьмут за ваше немыслимое жалованье.

Ну уж и немыслимое. Если бы не чаевые, мне хватало бы только на еду, соседкины услуги и счета за воду и свет. Ди Фабио, между прочим, оказался не таким уж дураком, с женщинами он ворковал, целовал им запястья, а потом отправлял домой, обещая позвонить. Голова у него похожа на облетевший одуванчик, но повадки хороши — видно, что был изрядным волокитой. К концу апреля я стала подозревать, что жениться у него и в мыслях не было.

Я уже привыкла ночевать в «Бриатико». Привыкла к храпу соседок, узкой корабельной койке и оглушительно хлопающей двери. Я привыкла даже к галерее зимнего сада, которую все обходят, а я пробегаю по ней из одного корпуса в другой, вдыхая застоявшуюся тропическую духоту. В отеле говорят, что в бурю мост поцелуев раскачивается и однажды грохнется прямо на паркинг с машинами, но это выдумки, просто не всякому нравится прозрачный пол. Каждый раз, когда я вижу под ногами верхушки молодых кипарисов, чувствую, как легонько кружится голова.