Картахена

Прошло сорок девять дней с тех пор, как я начала искать убийцу брата, и меньше суток с тех пор, как я предъявила ему обвинение. Теперь его нет. Почему же я не чувствую, что мой брат отомщен? Потому что это сделала не я? Потому что я могла ошибаться, и тогда тот, кто покончил с капитаном, может быть убийцей, которого я ищу?

Этот «Ришар» оказался крепче анисовки, которой я отравилась на втором курсе в Кассино. Меня качало так, будто прачечная была не в подвале, а в трюме парохода, и он только что попал в серьезную переделку. Я чувствовала, что по лицу бежит горячий пот, а спина почему-то мерзнет, трещины на потолке слились в одну большую черную змею, она шипела и показывала длинное извилистое жало, издали похожее на хлебный нож. Я вцепилась руками в края тюка и представила себе, что лежу в лодке и меня медленно несет к берегу. Вода подо мной была быстрой и черной, совсем не похожей на воду в нашей лагуне.

Потом я увидела брата входящим в подвал. На нем были белая льняная рубашка, шорты и шлепанцы на босу ногу. Я хотела спросить его, зачем он оделся в точности как Садовник, но зубы у меня смерзлись в ледяной ком, а язык метался за ними, не в силах растопить этот лед. В волосах у брата сверкала соль, похожая на голубоватый искусственный снег. В декабре его раскладывают в витринах траянских лавок, чтобы напомнить о том, что где-то бывает зима.

Брат спустился по ступенькам и пошел в сторону машины, в которой сушили белье. Машина была огромной, занимала всю стену, и люк у нее располагался не спереди, как у остальных, а сверху. Чтобы засунуть в нее мокрые простыни, мне всегда приходилось вставать на стул, к тому же люк был довольно тяжелым и норовил отскочить и ударить по пальцам. Брат встал на стул, открыл люк и спрыгнул в машину. Она включилась сама собой, загудела и принялась вращать брата в сушильном барабане. Я видела его лицо в стеклянном окошке, лицо появлялось там каждые несколько секунд, такое же безмятежное, каким было в тот день, когда я увидела его в последний раз.

Я помню первое марта так ясно, как помнят день собственной свадьбы. Начиная с той минуты, когда я сошла с автобуса и направилась к дому по виа Ненци. Помню, что мне не попалось по дороге ни одного человека, и я подумала, не женится ли кто-то, хотя церковные двери были заперты. У самого дома я столкнулась с незнакомой женщиной, стоявшей у калитки с платком, прижатым к носу, она смотрела на наш сад, вытянув шею, как будто там не росли такие же розовые кусты, как и во всей деревне. Я окликнула ее, но она прижала платок покрепче, повернулась и пошла прочь.

– Петра, – услышала я за спиной. – Беги скорее на рыбный рынок. Он там.

– Кто? – Я смотрела на поджатый рот синьоры Джири, стоявшей на нашем крыльце в черной кружевной накидке. Пока я на него смотрела, тревога подошла к моему горлу и стала там распухать.

Наконец соседка заговорила:

– Твой брат, кто же еще. Быстро ты добралась. Тебе комиссар дозвонился?

– Комиссар?

– Ну да, его сержант приходил ко мне за твоим номером телефона, ворвался спозаранку. Перепугал моих гусей своей мигалкой, как будто пешком два шага не мог пройти.

– Ради бога, синьора Джири. Что случилось?

– Твоего брата нашли мертвым в целой груде соли. В корыте для крупной рыбы. Беги на рыбный рынок, я за матерью присмотрю. – Она повернулась и исчезла в доме.

Надо было бежать, а я стояла, чувствуя, как леденеет позвоночник и ноги становятся слабыми. Мама, наверное, еще не знает. Соседка не решится ей сказать. На слабых ногах, не поднимая глаз, я дошла до причалов, миновала портовые склады, прошла мимо катера Пеникеллы и свернула было к рынку, где виднелись полицейские машины, но тут ноги у меня подогнулись, и я села на парапет.

Камень был холодным от брызг, ветер дул со стороны Траяно, мое платье намокло, туфли соскользнули на землю, я подобрала ноги под себя и повернулась лицом к морю. На другой стороне лагуны, высоко на холме, белело восточное крыло «Бриатико», стекла зимнего сада сверкали на утреннем солнце. Пеникелла стоял на носу своего катера, качал головой и делал мне знаки, но у меня не было сил разговаривать. Когда старик умрет, он оставит катер мне, говорил брат, у него все равно никого больше нет. Тогда я продолжу то, что мы не успели: починю генератор, отшлифую пол, покрашу камбуз.

Нужно было вставать и идти туда, где желтели полицейские ленты. Одна машина уже отъехала, но вторая стояла на месте, оттуда слышался механический голос рации. У первого павильона толпился народ, было видно, как жестяные столы для разделки выносят на улицу. Торговать все равно придется. Смоют кровь, поливая из шланга, как делают с рыбьей кровью и чешуей каждый вечер, потом вынесут тело, наведут порядок и будут торговать.