Картахена

Что она сказала? В соли. В корыте с солью на рыбном рынке. На какое-то мгновение я показалась себе ужасно старой и больной, но это мгновение было тут же сметено неведомым прежде бешенством, меня как будто залило плотным, тяжелым, невыносимым жаром с ног до головы. Наказать того, кто это сделал. Вот что мне нужно. Но сначала следует увидеть Бри. И не показать им того, чего они ждут. Ни воплей, ни слез. И матери ничего не скажу. Похороню как полагается. Сама все сделаю.

Я слезла с парапета, взяла туфли в руки и пошла к брату.

* * *

Проснувшись от грохота лифта над головой, я села на мешке с бельем, задохнулась и снова легла. В подвале было темно, горели только лампочки стиральных машин: сначала мне показалось, что я лежу на траве и смотрю в звездное небо. Потом я различила светлую щель под дверью подвала и стеклянное окошко сушилки, а потом медленно проявились звуки: хлопанье дверей на кухне, которая была прямо надо мной, невнятные голоса, ровное гудение горячей воды в трубах.

В голове у меня звенело, словно стая шершней хотела вылететь наружу: этот Richard оказался изрядной отравой, а может, я просто не переношу крепкого. Первый раз в жизни я напилась в колледже, а второй вот теперь. Не такая уж яркая у меня жизнь.

Выбравшись из прачечной, я посмотрела на часы и пошла к повару, чтобы привести себя в порядок. В таком виде в сестринской лучше не показываться. Платье у меня измялось, волосы свалялись, зрачки расширились, а лицо горело, как будто мне надавали пощечин.

Добравшись до столовой, я получила чашку кофе, а потом и Пулия вышла из комнаты повара, поправляя волосы и улыбаясь мне со значением. Я промолчала, разумеется. В «Бриатико» не принято задавать вопросы, надо ждать, пока тебе расскажут. Наш повар не слишком молод, зато у него красные волосы, которые он подвязывает надо лбом поварской косынкой, будто банданой, и красные усы, они у него лежат над верхней губой, будто моток ржавой проволоки. Я люблю смотреть, как он работает, швыряет блинчики на раскаленный чугун или, мелко дрожа кистью, взбивает венчиком подливку. Это при том, что еду я вообще не люблю.

А вот Пулия любит поесть, этого у нее не отнять. Она взяла тарелку с брушеттами и сыром, оставшимися от ужина, и села к моему столу, поджав губы:

– Ну и вид у тебя, детка. Я понимаю, что ты переживаешь, у меня тоже был нервный срыв, но надо же и меру знать. Свалиться пьяной в два часа дня, в самый разгар работы! Мне пришлось самой принимать твоих пациентов в хамаме. А на дверях прачечной я повесила табличку ремонт, чтобы тебя никто там не обнаружил. Больше так не делай, а то уволят без рекомендаций, и делу конец.

– Прости. – Я взяла у нее с тарелки кусок сыра. – Спасибо, что прикрыла меня. Полиция что-то говорила о капитане? Они подозревают самоубийство?

– Откуда мне знать? – Пулия махнула рукой. – Ты думаешь, комиссар написал мне утренний рапорт? Они забрали тело, побродили с важным видом по отелю, велели управляющему приехать в участок и убрались восвояси.

– Они-то убрались, – повар вышел из своей комнаты, повязывая фартук, – зато теперь понаедут стряпчие, начнут разбираться с правами, а что с нами будет, известно только святому Андрею. И то сказать, в отеле настоящий бардак: хозяина пристрелили, капитан оказался синьором Диакопи и свалился с откоса. Уволят нас завтра всех к чертям собачьим.

– Капитан оказался кем? – Я взяла один перец из миски, и он обжег мне горло.

– Сыном старухи Стефании, а то кем же. – Повар посмотрел на меня с удивлением. – Ты что же, все на свете проспала? Комиссар так прямо об этом и сказал. Нашли, мол, документы погибшего синьора Диакопи, тех, кто его знал, просят остаться и поговорить с полицией. В особенности тех, кто может знать причину его поступка.

– Господи ты боже мой!

– Господь, без сомнения, знает причину его поступка, – усмехнулся повар. – Но капитан-то каков. Жил тут под прикрытием, будто секретный агент. Небось и про пальцы свои отмороженные наврал, но теперь уж все равно. В морге он весь целиком отмерзнет.

– Кто же его убил? – Я только теперь смогла поднять на него глаза.

– Да ты еще не проснулась, – сказала Пулия и встала, чтобы поставить на стол весь кофейник целиком. – Это же несчастный случай, ясно, будто на небе писано. Капитан вечно норовил удрать на море в непогоду, да еще в такое место поганое, в каменоломню. Видать, у богов терпение лопнуло!

Я смотрела, как шевелятся ее губы, но почти ничего не понимала.

Как, должно быть, больно царапают красные проволочные усы повара, думала я, от них же следы должны оставаться по всему телу. Какие страшные ссадины были на теле капитана, лежавшего на клумбе ничком. Ли Сопра не капитан. Капитан не капитан. Кто бы он ни был, он теперь там, наверху.

* * *