Картахена

Я ни с кем не могу говорить о своем расследовании, пока оно не закончено. Даже с Пулией не могу. Мне нужен чужой человек с холодным умом и отменным воображением. Я думала, что сегодня мы поговорим, все шестеренки, пружины и волоски этого механизма встанут на свое место, и время пойдет. Лицо предполагаемого убийцы стояло у меня перед глазами, когда я подходила к флигелю, стоящему среди развалин, будто улей на пожарище. Но войдя в комнату, я тут же забыла это лицо. Я вообще все забыла, даже слова приветствия.

Собака поднялась с пола, но не залаяла, а вяло повиляла хвостом. Наверное, голубая униформа наводила на нее скуку. Садовник пил чай, сидя по-турецки на свернутом в рулон ковре, рядом с ним на полу стоял примус с красным газовым баллоном. В комнате было довольно темно, горела только тусклая лампа на шнуре, потом она оказалась фонариком, подвешенным на резиновом шланге от душа. Электричество в этой части усадьбы давно отключили.

Я остановилась в дверях, Садовник кивнул мне, подвинулся на своем ковре, и я села рядом. Поднос и чайник он явно стащил на гостиничной кухне, а вот ложка была гнутая, такую только за голенищем носить. На нем были какие-то странные штаны, похожие на шальвары, присмотревшись, я поняла, что это юбка, и едва удержалась от смеха. Он сказал, что утром попал под дождь и за несколько минут вымок до нитки. Пришлось повесить джинсы сушиться и найти себе тряпку в углу с реквизитом. Потом он сказал, что устроил здесь второе жилье, потому что собаке запрещено появляться в отеле. Здесь Зампа ночует один, сказал он, потрепав пса за холку, а обедаем мы вместе. «Ты не догадалась захватить на кухне печенья? Почему ты так запыхалась?»

Мне стоило сказать ему правду: я пришла посмотреть на костюмы для февральского спектакля. Кастелянша сказала мне, что все перевезли на конюшни – в одночасье, потому что южный флигель понадобился рабочим, приехавшим прокладывать трубы. Никто не увидит «Пигмалиона», отмененного из-за траура: ни белобрысую цветочницу в отрепьях, ни капитана в костюме миссис Эйнсфорд Хилл. «Я хотела бы взглянуть на костюм этой почтенной дамы. Поможете мне его найти?»

Так я могла бы сказать, раз на более важный разговор у меня внезапно не стало сил. Мы взяли бы фонарик и пошли в тот угол, где, будто молчаливые слуги, толпились высокие вешалки с театральным тряпьем. Мы нашли бы платье миссис Хилл – мне сказали, оно цвета морской воды – и ее завитой парик. Потом я попросила бы Садовника облачиться и пройти мимо меня в темноте, а потом мы бы сели рядом и вместе обо всем подумали. Но я сказала не это. Я сказала, что страшно хочу пить, вынула чашку у него из рук, взяла с подноса чайник и налила себе английской водички с острым запахом апельсиновой цедры. Такого сорта чай в наших краях никто за чай не посчитал бы. Хотя в войну, говорят, деревенские делали кофе из молотой каштановой скорлупы.

Выпив первую чашку, я тут же налила вторую, во рту у меня пересыхало от его уклончивого взгляда и какой-то незнакомой складки рта – теперь я думаю, что это было участие. Какое-то время Садовник сидел неподвижно, потом медленно поднялся, подошел к двери и задвинул щеколду.

* * *

Если Бри пытался подать мне знак, послав дырявую открытку, то почему не назвал имени убийцы? Все, что он сказал мне тогда по телефону, волоча аппарат за собою в поисках сигарет, это она заплатит.

За свою ошибку или за сицилийскую?

Брат всегда был таким, даже в детстве, он вечно водил меня за нос и устраивал сюрпризы, то радостные, то жестокие. Помню, как однажды он потащил меня в Аннунциату на розыгрыш лотереи по случаю martedi grasso. Сборы от лотереи должны были пойти на побелку церкви Святой Екатерины, а главным призом был огромный батон болонской колбасы с потрохами, фисташками и ягодами мирта. Килограмм на сорок был батон, его выносили на сцену двое местных лавочников, державших за углы холщовое полотенце.

Бри не сказал мне, что купил лотерейный билет, и когда со сцены выкрикнули мое имя – Петра Понте! – я чуть не упала под ноги толпившимся у возвышения крестьянам. Главный приз нам не дали, зато дали один из десяти мелких выигрышей: фаянсовую миску, плотно набитую пончиками с рикоттой. Всю дорогу домой мы уговаривали друг друга оставить хоть пару пончиков матери, но слопали все и вручили ей только синюю миску с ободком. Огромную, будто купель.

В то утро в каретном сарае я проснулась первой, обнаружив между собой и Садовником лохматого Зампу, пригревшегося в складках занавеса. Выходит, Садовник ночью выходил наружу, подумала я, ведь он сам запер дверь на щеколду, а собаки в комнате не было. Потом я подумала, что со мной, наверное, что-то не так, если, даже проснувшись рядом с мужчиной, я с подозрением думаю о том, чем он занимался без моего ведома. Похоже, жизнь в «Бриатико» изменила меня больше, чем я предполагала.