Карты четырех царств.

— Пощади, — прохрипел Кукольник и рухнул на колени.

— Ты видел мои метки? — зарычал вервр. — Ты на моей территории, сколько раз было сказано, на моей! Всюду и всегда, и это — неизменно…

— Пощади, — всхлипнул Кукольник и стал осыпаться песком, как древняя обветренная скала. Скоро от прежней мощи уцелел лишь тощий, дряхлый старикашка…

— Торгуется, — снова разрушая тело врага, скривился вервр. — Всегда так, у горглов холодная голова, они умеют выгадывать время, ещё умеют играть на слабостях.

Дорн отодвинулся и опустил оружие, признавая своё место в схватке — зрителя и даже, кажется, ученика.

— Но… победить можно? — понадеялся он, сделав ещё шаг назад.

— Не оружием. Мы, вервры, уничтожаем врага, как единственные хозяева своей территории. Мы впадаем в ярость, ослепительную по своей яркости. Бессмертие наших врагов плавится, создавая проплешины в бытии, они не имеют силы осознать, как можно ценить и любить жизнь в её полноте… И это омертвляет их. Мы выдавливаем из них кровь жизни, до капли. Так мы создаём печати боя, они же — надгробия наших врагов.

Вервр закинул голову и излил в ночь голос — в полную силу, со всей накопленной за год яростью ослепшего, с обретённым за тот же год восторгом свободного… Тело горгла трепетало и плавилось, обжигая руку. Лапа ладони вреза

лась всё глубже в плоть, пока не нащупала камень сердца — чтобы выдрать его и сплющить в пальцах, раскрошить в стеклянное, звонкое ничто осыпающихся осколков…

Эхо рычания угасло, тишина залепила уши восковой пробкой.

Вервр стоял на горячей, сплавленной в стекло, площадке у пролома в ограде парка. Ан знал, что стекло уже твердеет, и застыв, навсегда сохранит контур старческого тела — плоским узором… Ан улыбался. Сейчас, когда Кукольник мёртв, вервр мог признать: пока он оставался Рэкстом, он сомневался в своей способности одолеть такого опытного врага. Тварь на поводке лишена яростного стремления к победе. Хищник на поводке жаждет иного: отгрызть себе лапу, даже умереть, чтобы хоть так — освободиться.

За спиной шевельнулся Дорн, в длинном выдохе стравил напряжение от созерцания чужого боя.

— Это ведь… вы? — голос не предал Дорна. — Но я чую вас иначе. Я шёл сюда и ещё тогда, возле конюшен, учуял вас, но не поверил. Почему вы учите меня? И… спасаете?

— Глупый тигрёнок, верящий даже мне, даже без повода, — промурлыкал вервр, не оборачиваясь. — У нас с Кукольником давние счёты. Я предупреждал его: не лезь в мой город, уничтожу. Предупредил: не начинай балаган с самообожествлением, этого никому не прощу… Разве я хотя бы раз не исполнял обещанного?

— Да, за вами не водится нарушений данного слова, — Дорн убрал клинок в ножны и поклонился, как кланялся бы старшему в учебном дворе Лофра. — Не думал, что скажу однажды… Я благодарен вам. Я обязан.

— Твоя женщина носит ребёнка? — вервр принюхался и шумно чихнул. — Подумай о смене зверя. Пока ты молод, зверь лишь образ в сознании и тень в ночи. Настоящий приходит много позже. Настоящий так же свободен, как и ты. Он выбирает тебя так же, как ты его… я говорю о верном и трудном пути вервра, а не о том убожестве наследного права, что выдумал Лоэн, умиляясь кротости ланей. Да… я вспомнил. Так мы поссорились. Из-за выбора породы зверя для вервра-подростка. Лоэн твердил, что до четвёртого порядка опыта надо растить травоядных. Я говорил, что свобода — не такая штука, которую можно регулировать, как поводок. Отвечать за себя следует и в тридцать, и в триста. Твоей женщине не обязательно быть ланью, она может меняться. И ты можешь. Тигр и лань — опасное сочетание, ссоры до крови и боль обоим, каждодневно. Не бросайся в крайности. Не меняй зверя из-за интереса к его возможностям или в угоду жене. Ищи того, кому отзовётся душа. Обязательно посмотри зверя на свободе. Без сабли и лука.

— Почему вы снова говорите важное и… без условий? — поразился Дорн.

— Я покидаю город, устранив лишь одного врага. Может явиться иной горгл, хотя вряд ли, портал гроз закрыт. Но и без того в мире есть альв, бес второго царства. Добавлю, даже без нас, бесов, в Эйнэ гнили людской выше крыш… Я желал бы оставить город под присмотром вервра, пусть младенца по силе и опыту. Я желал бы, чтобы самонадеянный тигрёнок знал: это моя территория. Я желал бы, чтобы он не рассказывал, что видел меня. Никому, пока мы снова не увидимся, если такое случится.

— И что тогда? — заподозрил Дорн. — Будет испрошена плата за мою жизнь?

— Твоя жизнь стоит так дорого, чтобы я помнил о ней, как о ценности? — прошелестел вервр. — Уходи. Ты отказался от места в свите. Ты оскорбил меня, а ведь я предлагал от души.

— Вы лжёте? — насторожился Дорн. — Шутите?