Касьянов год

Городовые рассыпались цепью и пошли. Все держали оружие наготове. Во двор проникли без помех, но дальше случилось непредвиденное. Огромный детина в одном исподнем выскочил наружу и с рыком попер прямо на револьверы. Тускло блеснул клинок в его руке. Думать было некогда. Раздались два выстрела. Пуля Лыкова угодила атаману в ляжку, а пуля Асланова — точно в лоб. Ефим покачнулся. Татарин выстрелил еще раз, опять в голову, и бандит рухнул навзничь.

— Зачем же, Спиридон Федорович?! — воскликнул питерец.

Тот зло огрызнулся:

— А вы что, жить не хотите?

— Хочу. Но куда бы он от нас делся? Ранить да связать.

— Сейчас никуда бы не делся, — согласился Асланов. — А потом? Вы уедете, а я тут останусь. Ефим в тюрьме сидеть не приучен. Сбежит — и ко мне, счеты сводить. Нет уж, мне такой должник не нужен!

И Лыков промолчал.

Городовые скрутили оставшихся братьев. Те не сопротивлялись. Похоже, старший был заводилой. Увидев его с простреленной головой, братья скисли.

Обыск на постоялом дворе выявил много барахла. По всему следовало, что тут у бандитов давнишний притон. Ловкий надзиратель опять отличился: он разыскал в вещах серебряный порт-папирос с монограммой «А.П.».

— Смотрите, Алексей Николаевич, интересная вещь. Не нашего ли оценщика?

— А Пэ? — усомнился Лыков. — Афонасопуло Платон? Сомневаюсь. Не по-русски как-то.

— А как по-русски?

— Пэ А. Сначала имя, потом фамилия.

Асланов взял пленных за вороты.

— Эй, звери. Чья скуржа?[46]

Но Корбы лишь пожали плечами. Мало ли добра прошло через их руки? Всего не упомнишь.

— Ладно, утро вечера мудренее, — решил надзиратель. — Дадим порт-папирос на опознание.

Лишь к трем часам питерец с киевлянином снова встретились в комнатах сыскного отделения. Их сразу вызвали к Гуковскому. Там уже сидел пристав Желязовский. Причем с таким видом, будто лично переловил страшную банду.

— Поздравляю, господа! — встал коллежский советник и с чувством пожал обоим сыщикам руки. — Я уже известил начальника края. Генерал-адъютант Драгомиров велел передать вам благодарность. Такую язву с Киева устранили. Рассказывайте, как все было.

Асланов доложил, ничего не приукрашивая. Притом честно сознался, что не собирался брать главаря живым. На этом месте ему пришлось объясниться с питерцем.

— Поймите, Алексей Николаевич, Ефим не просто атаман уголовной шайки, он абрек. Знаете, кто это?

— Отчаянный, — подал реплику Желязовский.

— Нет, — возразил Асланов, — отчаянных много. Тут другое.

— Абрек — это отверженный, — сказал Лыков.

— Именно так, — поднял палец татарин. — Отверженный. Переставший быть человеком. Он не боится ни Бога, ни черта. Не имеет слабостей и привычек. Мать-отца не ставит ни во что, а братья ему только подручные. Взять хотя бы «ивана» Созонта Безшкурного. Милый шалун против Ефима. Людей он убил больше дезертира, но как убил? По необходимости, работа такая. Созонт жил по уголовным законам. Ему бы и в голову не пришло гоняться по улице с кинжалом за полицейским чиновником. Зачем? «Иван» при аресте сказался дома[47], как принято у фартовых. Потом сбежал бы и опять принялся резать людей. А этот? Ему законы не писаны, ни уголовные, ни казенные. И зачем такому жить?

Гуковский окончательно добил питерца:

— Мы ведь от полицмейстера все про вас знаем, Алексей Николаевич. Вы сами-то сколько народу перебили при задержаниях? Человек пять? Или больше? Так вам ли осуждать Асланова?

После визита к начальству сыщики приступили к опознанию папиросника. Сначала Спиридон Федорович вызвал обладателя тройной фамилии. Финкель-Князин-Победоносцев долго вертел вещь в руках и морщил лоб. Потом изрек:

— Ну не знаю… Вроде похож, а вроде и нет.

— Но буквы-то его, — ненавязчиво подсказал околоточный.

— Буквы его.

— Значит, и штука тоже его? Подпишите вот здесь.

Ктитор охотно подтвердил, что порт-папирос «чрезвычайно похож» на тот, что он видел у убитого оценщика.

Затем явилась Антуанетта Биркина. Увидев папиросник, она сразу принялась рыдать. А потом попросила оставить вещь ей, на память о любимом человеке… Асланов получил вторую подпись в протоколе опознания и повеселел.

— Вот видите, Алексей Николаевич, — сказал он, — дело идет!

Питерец сухо предложил ему прокатиться в банк. Там он собрал сослуживцев Афонасопуло и показал им папиросник. Сразу четверо определенно подтвердили, что такого у оценщика не было. Да, он курил. И порт-папирос имел, тоже серебряный. Но не с монограммой, а с цветной эмалью.

Надзиратель снова погрустнел. А Лыков дал в газету «Киевлянин» срочное объявление. В нем указывалось, что полиция ликвидировала опасную банду и конфисковала много похищенных у жертв вещей. Среди них есть серебряный папиросник с монограммой из двух букв. Все желающие могут явиться в сыскное отделение и осмотреть его.

Уже следующим утром пришла пожилая женщина, одетая во все черное. Она спросила у сыщиков:

— Скажите, буквы не А Пэ?

— Точно так, — ответил Лыков, протягивая посетительнице папиросник. Она только взглянула на него и сразу же села.