Катализатор

И когда в очередной раз Иштвану казалось, что больше он не сможет терпеть и на этот раз уж точно провалится навсегда в благословенное забытье, боль слегка отпускала. Серый человек выпрямлялся, утирал пот со лба (Иштван тогда замечал, что халат его заляпан кровью) и давал короткую передышку. В эти минуты он будто робко отступал с воображаемого маленького островка относительного спокойствия и снова начинал ощущать себя хозяином своего тела. Увы, это был обман, в скором времени все начиналось по новому кругу, и он вынужден был опять забиваться в спасительный угол.

И вот однажды – сколько времени прошло с начала полета, Иштван не представлял даже приблизительно – что-то изменилось. На сером лице серого человека отразилось глубокое чувство досады от очередной неудачи, а Иштван недостаточно глубоко спрятался внутри себя и не смог сдержать усмешку. Серое лицо потемнело, и его обладатель принялся терзать плоть Иштвана еще яростнее, чем прежде. Под воздействием то ли наркотика, то ли инструментов, которыми его калечил серый человек, Иштвану представилось, будто по нему ползают полчища муравьев, а потом – словно его тело и не тело вовсе, а огромный муравейник. Он привычно скользнул вглубь себя, возвращаясь туда, где обычно прятался от боли, но вскоре почувствовал, что боль не отступает; она преследовала, подбиралась все ближе и наконец коснулась его. На сей раз боль не пошла на убыль на самой грани, за которой становилась непереносимой, а продолжала усиливаться. Иштван почувствовал, как спасительный островок начинает рассыпаться, рушиться вокруг него, и внезапно оказался посреди океана боли, в собственном теле, и прятаться больше было некуда. Он заорал, задергался в своих путах, еще успел услышать смех серого человека, но в следующий миг боль сделалась слишком чудовищной, и Иштван отключился.

Долгое время его как бы вообще не существовало. Когда же он начал возвращаться к жизни, то не смог сразу разобраться в беспорядочной мешанине ощущений. Постепенно Иштван осознал, что у него есть некая форма, но она охвачена огнем. Он попытался шевельнуться, но не смог. Затем огонь утих и превратился в пепел тупой, ноющей боли. На мгновение подумалось, что он сам превратился в призрачного человека, но потом облик стал более отчетливым, уплотнился, и Иштван понял, что он человек из плоти и крови. Иштван лежал на одном боку на плоской, холодной и твердой поверхности. Он попробовал открыть глаза, но удалось только чуть-чуть приподнять веки, и в его сознание проникли неясные отблески света.

Немного передохнув, Иштван предпринял еще одну попытку. Глаза открылись, и он смог осмотреться.

Крошечная комната скорее заслуживала названия камеры. Три стены были из бетона, четвертая – перед глазами – представляла собой железную решетку с приоткрытой дверью. Он лежал на бетонном полу, почти уткнувшись лицом в грязное, помятое основание унитаза, чуть дальше стояла обычная койка. На мгновение он подумал, что оказался в той же камере, куда его засунули сразу после выстрела в того политика, но потом припомнил: там была просто металлическая дверь и никаких решеток. Это что-то другое.

Иштвану пришлось помучиться, чтобы встать на ноги. Он очень ослаб, мышцы с трудом слушались, были словно чужие – вероятно, атрофировались от неподвижности. Некоторое время он привыкал к новым ощущениям. Может быть, они подменили его тело? Превратили во внутренний голос, забрали тело, а потом дали новое? Сколько времени вообще прошло? Месяцы? Или дни? Он и прежде «отключался», – собственно говоря, случалось это довольно часто, – но раньше никогда, приходя в сознание, не чувствовал себя другим, будто чужим человеком. Это был неприятный сюрприз.

Иштван стоял, покачиваясь, и задумчиво глядел на открытую дверь, затем принял решение и вышел из камеры. Он оказался в слегка изогнутом коридоре. По одной стороне располагались камеры, а по другой тянулась гладкая металлическая стена с одной-единственной надежно закрытой дверью. Иштван подумал, что по этому коридору можно бродить целую вечность. Двери всех камер были открыты. Большинство оказались пустыми, но в одной Иштван увидел татуированного крепыша; он сидел на койке, скрестив ноги, и читал. Миновав еще несколько незанятых камер, Иштван обнаружил еще одного постояльца: худой, как шпала, мужчина делал отжимания. Оба заключенных были одеты в одинаковые мешковатые штаны и простые рубахи, с отпечатанным на рукаве номером и нашивкой с фамилией над карманом. Иштван поглядел на себя и понял, что и сам одет в такую же одежду. Обитатели камер на мгновение отрывались от своих занятий, когда Иштван, шаркая ногами, проходил мимо, но тут же теряли к нему интерес.

Только сейчас Иштван сообразил, что беспрерывно бормочет и сдавленно всхлипывает. Усилием воли он смог на миг умолкнуть, но тут же, сам того не сознавая, снова понес какую-то околесицу.