И когда одной из стран покажется, что она наделала больше других этих бомб, танков и подводных лодок, тогда по приказу главного начальника этого государства все это будет приведено в действие. Полководцы, верные обычаю не считать людские потери, будут посылать на заведомую гибель армии. Народ, оставшийся в тылу «ковать победу», будет подыхать с голоду, жены и матери будут голосить, получая с передовой траурные извещения с обязательной атрибутикой — «погиб геройски».
Когда это взаимное убийство наконец завершится, то главного начальника, которого бы надо судить как безумного и кровожадного преступника, возведут в ранг едва ли не равный самому Богу.
На берегах Рейна мальчишки с удовольствием выкидывали вверх ручонки и пели вслед за отцами: «Германия, Германия превыше всего!»
Много веселых и задорных песен распевали на других берегах:
Ярко-красными огнями
Нам сияет новый час,
Слово Сталина меж нами,
Воля Сталина средь нас!
Детишки самого нежного возраста пищали тоже нечто наивно-агрессивное:
Возьмем винтовки новые,
На них — флажки,
И с песнями в стрелковые
Пойдем кружки!
Все и повсюду пели, подпевали, насвистывали… В воздухе веяло грозой.
Розовый закат
Над Буниным гроза разразилась самым неожиданным образом.
Галина Кузнецова давно томилась в Грасе. Ее угнетала однообразная жизнь, пустые провинциальные будни, двусмысленность собственного положения. Когда-то у нее был муж, страстно ее любивший. Был пусть скудный, но свой быт, своя семья.
Но все круто изменилось августовским днем 1926 года…
Словно разморенная беспощадным южным солнцем, желто-зеленая волна лениво стелилась на золотой прибрежный песок и с тихим шорохом сползала обратно, оставляя после себя темную полосу. Небосвод пламенел багровым закатом, обещая душный вечер.
Поджарый, крепкого сложения человек в полосатых шортах на узких бедрах быстро вошел в воду, поднырнул под набегавшую волну и долго не появлялся на поверхности.
Его голова мелькнула далеко, саженях в пятнадцати от берега. Красиво вытянув тело, взбурливая воду ногами, он широкими гребками уплывал все дальше и дальше. Он плыл по солнечной дорожке, словно торопясь слиться с опускавшимся к горизонту гигантским диском светила.
Вдосталь наплававшись, он вылез на берег, слегка пошатываясь от приятной усталости и оставляя узкими пятками глубокие следы, тут же наполнявшиеся водой, направился вдоль полосы прибоя.
— Иван Алексеевич, Иван Алексеевич! — Размахивая руками, жизнерадостно улыбаясь, к Бунину спешил тщедушный человечек с какой-то дамой.
Когда они приблизились, он узнал историка литературы и пушкиниста Модеста Гофмана. Рядом стояла миловидная, чуть полноватая молодая женщина, невысокого роста, но сложения все же приятного. Весь ее вид выражал особого рода покорность, податливость, что особо ценится любителями женских прелестей.
После горячих приветствий Гофман весело произнес:
— Мне сказали, что вы приехали в Жуан-ле-Пэн и остановились в «Русском доме». Вот мы с Галиной Николаевной, моей соседкой по отелю, большой поклонницей вашего таланта, поспешили к вам, Иван Алексеевич, в гости. А Вера Николаевна сказала, что вы не утерпели, побежали купаться на этот пляж. Мы за вами… Но, доложу вам, вы плаваете как заправский спортсмен! — Спохватившись, оглянулся на свою спутницу: — Позвольте представить — Галина Кузнецова, поэтесса.
Она так ласково, так зазывно взглянула своими большими глазами на Бунина, что у того в сладком предчувствии похолодело в груди. Он молча смотрел на нее, подыскивая какую-нибудь приличную моменту фразу, желая сказать что-нибудь естественное, не банальное, но слова шли на память все какие-то убогие, вычурные.
Легким, непринужденным движением она протянула ему тонкую изящную кисть. С давно не испытанным волнением он задержал ее в своей руке и почувствовал, что все идет кругом и все во вселенной исчезло, все — кроме нее, о встрече с которой, казалось, мечтал всю жизнь, день за днем.
— Я помню ваши стихи, — живо произнес Бунин. — Я читал их в «Благонамеренном».
Она счастливо удивилась, улыбка очень красила ее лицо.
— Спасибо! — Ее голос звучал благодарно и робко. — А я-то была уверена, что стихи никто не заметил.
— Еще как заметил! И даже запомнил.
Иван Алексеевич вдруг почувствовал необыкновенный внутренний подъем и, удивляясь самому себе, что он действительно помнит ее стихи, которые когда-то, месяца два-три назад, видел в журнале, который князь Дмитрий Шаховской выпустил в Брюсселе, начал читать:
Почувствовать свое предназначенье
Сгибать мечту, как самый страстный лук,
И падать в раскаленное теченье
Неутоляемых летами мук…
Он замялся, но она тут же пришла на выручку и продолжила:
Всю жизнь следить с берегового вала
Нездешнего круженье корабля…
Мне — правнучке упрямого Дедала —
Отмерена смиренная земля…
Галина спохватилась:
— Какая глупость — в вашем присутствии читать свои стишата. Надо вас слушать и слушать. Когда мне было пять лет, мне на Рождество подарили вашу книгу — «Полевые цветы». Наверное, смешно, но под елкой я читала стихотворение «Летняя картина». Я его и сейчас помню. Хотите прочту?