Катастрофа. Бунин. Роковые годы

10. VIII.40. Продолжается разграбление Румынии — румыны должны дать что-то еще и Венгрии. 8-го была огромная битва немецких и английских авионов над берегами Англии…

Все растет юдофобство — в Румынии новые меры против евреев. Начинает юдофобствовать и Франция…

15. VIII.40. Немцы стреляют по Англии из тяжелых орудий. Англичане бомбардировали Милан и Турин. Болгарские и венгерские требования к Румынии. Румынский король будто бы намерен отречься и скрыться в Турции.

17. VIII.40. Проснулся в 6 1/2 (значит, по-настоящему в 5 1/2). Выпил кофе… Все утро все долины и горы в светлом пару. Неясное, слабо пригревающее солнце, чуть слышный горьковатый запах воздуха — уже осенний.

…Огромный налет немцев… на Лондон, на берега Темзы — «все в дыму, в пламени…». Кажется, и впрямь начинается.

Погода разгулялась, тишина, зной, торопливо, без устали, без перерыва точат-точат цикады у нас в саду.

Сейчас около 7 вечера. Были в городе за покупками… Магазины почти пусты — все раскупалось последний месяц бешено. Уже исчезло и сало (масла нет давным-давно). Мыло для стирки выдают по карточкам маленькими кусочками, весят, как драгоценность. Осенью, когда исчезнут овощи и фрукты, есть будет нечего».

* * *

Июньское бегство нанесло непоправимый удар по его бюджету. Бунин потратил — по сути, на ветер! — все, что у него оставалось от «добрых времен». Он понимал — впереди ждут трудные, а может быть, страшные времена. И он, стиснув зубы, тяжело размышлял:

«Надо уезжать… Но если бы в Россию! Над миром несется огненный смерч. В дни смертельной опасности надо быть со своими. Но как туда попадешь?»

И вновь записывал в дневник:

«20. VIII.40. …Как всегда, втайне болит сердце. Молился на собор (как каждое утро) — он виден далеко внизу — Божьей Матери и Маленькой Терезе (Божьей Матери над порталом, Терезе в соборе, недалеко от входа, справа). Развернул Библию — погадать, что выйдет; вышло: „Вот Я на тебя, гордыня, говорит Господь, Господь Саваоф; ибо наступит день твой, время, когда Я посещу тебя…“»

На следующий день, 21 августа, перед вечерним чаем отправились гулять — необыкновенный случай! — «всем семейством». Солнце только-только скрылось за лесистым холмом. В воздухе сухо пахло елью. Внизу, в старом городе, в домах начали зажигать огни. Зуров и Магда стали обсуждать убийство Троцкого.

— Кто только не владел Россией! — грустно усмехнулся Бунин. — Был бледный офицер, любивший поглаживать свои красивые усы…

— «Малообразованный офицер» — так ядовито его назвал Толстой, — вставила Галина. — И какая ужасная смерть!

— Разве он мог думать, какой смертью погибнет сам и вся его семья? И вообще, что может быть страшней судьбы всех Романовых и особенно старой царицы, воротившейся после трагедии опять в Данию. Что касается Толстого, то это мой восторг и вечное восхищение. Но как он ужасно заблуждался, когда бичевал самодержавие. России нужен самодержец, как телу позвоночник. Впрочем, Толстой еще резче выступал против революций. — Бунин остановился, разглядывая сизую дымку, заволакивавшую долины. — Велико безобразие мира. И лишь природа вечно утешает нас.

Вера Николаевна посмотрела на мужа:

— А разве Троцкий, добравшийся до вершин власти, мог предвидеть?..

— До Троцкого был еще наш друг — этот неврастенический Онегин с моноклем в глазу — Керенский. «Мне отмщенье и аз воздам»: почему никто не хочет думать об этом? Бог дал человеку разум для добрых дел: прощать ближних, увеличивать добро в мире. А о чем думал в свою последнюю минуту этот сын колониста Херсонской губернии Лейба Бронштейн? Хоть раз вспомнил о душе и совести, когда разорял чужие гнезда, когда миллионы людей делал несчастными? Подумал ли о том, что должны были испытывать в свой последний миг дети «бледного офицера»? Зло всегда возвращается на голову того, кто его выпустил в мир! — убежденно проговорил Бунин.

В лесу сгустились сумерки. Затих птичий гомон. Только с настойчивой невозмутимостью долбил дерево дятел. В просветах елей виднелось потемневшее небо с яркой подкладкой легких облачков.

Галя возобновила разговор:

— Что Троцкий? Без Ленина он ничего не мог бы…

— Ленин — политик гениальный, — с важностью сказал Зуров.

Бунин усмехнулся:

— Ленин — это гениальный заговорщик. Он знал, что нужно делать, пока не был у власти. Но едва ее захватил, как тут же растерялся. Он не был в состоянии наладить нормальную жизнь государства. Вся его исключительная энергия направилась на разрушение — уничтожение собственного народа, ломку православной религии и традиций.

Бунин шел в гору легко, свободными широкими шагами. Его спутники еле поспевали за ним, тяжело дышали. После поворота дороги забелела ограда «Жаннет».

В силу творческой привычки завершать сюжет Бунин закончил:

— Русский народ в своей массе, как это нам ни обидно, не только не проникся к Ленину ненавистью — как он этого вполне заслужил, — но боготворил его при жизни, а теперь сделал из него просто какое-то языческое божество, кумира.

— И почему это произошло? — спросил Зуров.