Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Обо всем этом мы узнали только в ночь на 3 марта, а между тем, пока мы ждали известий от Гучкова и Шульгина, надо было заняться многими делами. Я организовал перевод бывших министров в Петропавловскую крепость и впервые предстал в качестве министра юстиции перед Советом Петроградской коллегии адвокатов. Я хотел приветствовать представителей моей профессии, в которой я научился бороться за право и свободу в соответствии с законом. Несмотря на самодержавие, адвокатура была единственной независимой государственной организацией, за что ее ненавидели самодержавие и сам царь. Я хотел рассказать представителям моей профессии, сыгравшим столь большую роль в борьбе за освобождение России, о моих планах реформ в Министерстве юстиции и заручиться их поддержкой.

К вечеру нам удалось восстановить нормальную телеграфную связь между столицей и провинциями. В Думе был специальный телеграф. Как только аппарат был восстановлен, я разослал свои первые распоряжения министра юстиции. Первая телеграмма предписывала всем прокурорам всей страны немедленно посетить все тюрьмы, освободить всех политических заключенных и передать им привет нового революционного правительства. Вторая телеграмма шла в Сибирь, предписывая немедленно освободить из ссылки Екатерину Брешковскую, «бабушку русской революции», и препроводить ее со всеми почестями в Петроград. Аналогичные телеграммы я послал с требованием об освобождении пятерых социал-демократов — членов IV Думы, осужденных на ссылку в 1915 г.

Е.К. Брешко-Брешковская и Керенский.

Тем временем в Гельсингфорсе сложилась тяжелая ситуация. Резня офицеров и уничтожение флота ожидались в любой момент. Меня срочно вызвали в Адмиралтейство, где я по междугородному телефону связался с представителем всех флотских экипажей. В ответ на мои мольбы этот человек пообещал приложить все свои усилия и влияние своих соратников, чтобы успокоить экипажи. Резня была предотвращена. В тот же вечер делегация всех думских партий выехала в Гельсингфорс для восстановления дисциплины. На какое-то время у нас больше не было проблем на военно-морской базе. Беспорядки, однако, не обошлись без трагедии, ибо 4 марта в Гельсингфорсе был убит адмирал Непенин, дворянин и отличный офицер. Он был убит гражданским лицом, личность которого так и не была установлена.

Дело в Кронштадте, о котором я уже упоминал и которое грозило гибелью всего Балтийского флота, произошло 1 марта. Известия об этих беспорядках пришли с некоторым опозданием. Погибло несколько десятков человек, в том числе тридцать девять офицеров. Адмирал Вирен, главнокомандующий в Кронштадте, был буквально растерзан. Около пятисот человек, в том числе более двухсот офицеров, были арестованы солдатами и матросами, посажены в тюрьму и подвергнуты унизительному обращению. Пресловутая Кронштадтская комната ужасов — самая мрачная страница Революции.

Наконец, ночь закончила этот суматошный день. Члены Временного правительства постепенно отбросили заботы дня и собрались для обсуждения более принципиальных вопросов. Мы с нетерпением ждали новостей от Гучкова и Шульгина. Всем становилось ясно, что о регентстве уже поздно думать, что передать власть такому правительству будет почти невозможно и что любая попытка сделать это приведет к тяжелым последствиям.

В те дни мнения и взгляды людей быстро приспосабливались к изменяющейся ситуации. В частных беседах с членами Временного правительства и Временного комитета Думы я понял, что все они были смирились с мыслью о том, что идея регентства обречена и готовы принять этот факт хладнокровно. Один Милюков (в отсутствие Гучкова) не понял изменившихся обстоятельств. Все чувствовали, что мы приближаемся к решающему моменту.

Ночь 3 марта осталась в моей памяти незабываемой. Эта ночь сблизила членов Временного правительства и заставила их понять друг друга (по крайней мере, так я чувствовал) лучше, чем это было бы возможно за месяцы близкого общения. В этот критический момент каждый действовал и говорил только по совести. Они открылись друг другу и установили то взаимное доверие, ту неуловимую связь от души к душе, без которой было бы совершенно невозможно нести бремя управления в этот острейший кризис в истории нации. Ночью 3 марта стало ясно, что Временное правительство, как только оно будет сформировано, будет сильным, сплоченным ядром и что подавляющее большинство будет работать в полной солидарности.

Я думаю, что было около трех часов утра или, во всяком случае, очень поздно, когда пришло долгожданное сообщение от Гучкова и Шульгина. «Отречение состоялось, но в пользу Михаила Александровича, уже провозглашенного императором», — говорилось в сообщении. Мы не могли этого понять. Что произошло? Кто вдохновил на этот шаг? Кто поддерживал нового императора? Что наши посланники сделали по этому поводу? Михаил как император! Это было невозможно, нелепо!