Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Однако, чем интенсивнее шла организация и укрепление демократических организаций вокруг Советов, тем шире росла психологическая пропасть между революционным правительством и революционной демократией в Советах. Каждое действие правительства вызывало подозрение у руководящих кругов Совета и подвергалось тщательной проверке с точки зрения интересов пролетариата и «революционного народа». Выступления и статьи руководителей Совета, игравших роль «доброжелательной» парламентской оппозиции, сами по себе не содержали ничего злого или преступного. В нормальных условиях, при наличии парламента и парламентского большинства, все это было бы даже полезно правительству. Но лидеры, взявшие на себя роль оппозиции, в действительности были привязаны не к меньшинству, а к большинству в стране. И это большинство, неискушенное в парламентских теориях и партийных учениях, не имевшее понятия о парламентской практике, интерпретировало буквально всю резкую критику правительства со стороны самозваных противников. Советская печать сеяла ветер оппозиции, а правительство пожинало революционную бурю.

Эта ситуация окончательно стала невозможной и невыносимой. Все руководящие члены Временного правительства хорошо понимали источник политического напряжения и назревавшего кризиса. Все они понимали, что необходимо изменить состав Временного правительства в соответствии с реальной расстановкой сил в стране. Один только министр иностранных дел Милюков придерживался своей теории о том, что вся власть после революции должна принадлежать представителям тех элементов русского общества, которые называются, по классификации идеологов социализма, буржуазией.

Павел Николаевич Милюков

Милюков — одна из самых ярких и блестящих фигур интеллектуальной России. Его имя неразрывно связано с последними десятилетиями борьбы с царизмом, в историю которой он вписал много блестящих страниц.

Историк по натуре, Павел Николаевич Милюков по темпераменту — очень способный государственный деятель. В юности он следовал зову науки, но его боевой инстинкт, а не полицейское преследование, побудил его изменить свою карьеру. В конце концов, вместо маститого ученого Россия получила в нем одного из своих крупнейших политических деятелей. Но сами исторические особенности его мышления научили Милюкова постфактум понимать политические события, смотреть на них в определенной мере дистанцируясь. Милюков яснее видит жизнь через книгу или исторический документ. Проанализировав прошлое, он приступает к соответствующим выводам по всем правилам политической логики. Таким образом, выработав свою программу, свой стратегический и тактический план, Милюков приступает к его осуществлению со всем рвением политического вождя, вполне убежденного в мудрости своего суждения, не принимая во внимание, однако, последствий — сегодняшних и, что часто важнее, завтрашних.

Это отсутствие политической интуиции является непоправимой ошибкой не в нормальных условиях политической деятельности, а в периоды, когда минуты означают годы, а месяцы становятся равными десятилетиям, когда нарушается связь между сегодняшним и завтрашним днем, а столкновение между точными и отлаженными схемами политической деятельности и несущиеся с ослепительной скоростью жизнью, становятся катастрофическим.

П.Н. Милюков

П. Н. Милюков пришел в министерство иностранных дел с хорошо продуманным планом внешней политики. Осенью 1916 г. этот план был еще в силе. Но в феврале 1917 г. он уже ни на что не годился или, вернее, стал историческим документом, пригодным только для архивов. Говоря конкретнее: беда была не в целях, поставленных первым министром иностранных дел Временного правительства, а в методах, избранных им в борьбе за их осуществление. Россия, которая должна была ежедневно декларировать свое стремление к Дарданеллам, к кресту на св. Софии, и которой нужно было постоянно говорить о войне до победного конца, — та Россия, которая прекратила свое существование 27 февраля 1917 г. Россия, пришедшая на ее место, жила новой военной психологией и хотела слышать новые военные лозунги и ставить новые военные цели.

Коренное изменение языка дипломатии и дипломатических методов, возложенное в то время на Временное правительство, конечно, никоим образом не предрешило действия России после победы. Победа имеет свою логику и создает в победителе свою психологию. На войне дипломатия есть только одно из средств борьбы, военной пропаганды. Она должен говорить на языке, соответствующем мироощущению и настроениям воюющей страны.

— Вы можете говорить что хотите и что хотите, — сказал Гучков Милюкову на заседании Временного правительства, — но говорите только то, что укрепляет боеспособность фронта.

Еще до этого, в конце марта, по пути с Милюковым в Ставку в Могилеве, я сказал ему то же самое, но по-другому:

— Теперь необходимо полностью изменить язык всех наших дипломатических нот и заявлений.

Это мнение «неопытного дипломата» вызвало ужас у нового министра и его сподвижника князя Г. Трубецкого, профессионального дипломата.