Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Задолго до европейской войны, в период жестокой столыпинской реакции (1907–1911), он начал заниматься организацией самостоятельных сил земств. Медленно и верно князь собирал вокруг себя элементы, которые могли бы в момент смерти старого режима взять на себя, в случае необходимости, государственный аппарат.

Удивительно, как дороги двух наиболее типичных представителей аристократической и буржуазной России, князя Львова и Гучкова, пересеклись во время войны в этой работе по созданию самостоятельных политических и общественных организаций и отбору способных к управлению людей, поскольку в период после русско-японской войны и первой Думы эти два человека стали политическими антиподами.

Во время европейской войны имя князя Львова стало символом социальных и культурных сил России. На фронте он приобрел большую известность в начальствующем составе благодаря огромной работе для армии, выполненной под его руководством земского союза.

Впервые я встретился с князем незадолго до революции — кажется, в декабре 1916 г. Я уже имел знакомство с его ближайшими соратниками и знал не только общегуманитарную и общественную работу, но и нелегальную политическую деятельность львовского кружка. Чувствуя надвигающийся на Россию ураган, я почувствовал, наконец, что не могу больше откладывать личное знакомство с человеком, которому, очевидно, суждено было стать одним из будущих политических вождей освобожденной России. Я встретился с князем в Москве, в помещении Правления Союза земств, после того как он отложил какое-то деловое совещание. После обмена приветствиями он повел меня в свой кабинет. Там после короткого разговора мы поняли друг друга,

В политических разговорах князя была какая-то особенная простота, граничившая иногда с наивностью. Но за этой наивностью скрывалось глубокое знание народа, и чувствовалось, что он не только сердцем прочувствовал проблемы России, но тщательно продумал их умом. Вскоре после начала революции многие поклонники и соратники князя стали ненавидеть или презирать его за «безволие», за «толстовское непротивление злу». Однако пусть те, кто рассматривает политику князя в первые недели революции как премьера и министра внутренних дел, как «непротивление злу», пусть возьмутся строить карточный домик в бурю, под открытым небом, под аккомпанемент всепожирающего урагана! Князь честно познал всю глубину и меру упадка и разложения старой России. Он, последовательно, без удивления смотрел на стихийный взрыв народной ярости. Он понял, вытерпел и простил. В истории всех народов есть моменты, когда высшая мудрость правителя выражается в умении выжидать, в умении инстинктивно, а не разумом схватывать внешне невидимые душевные муки и переживания нации.

— Да не уныют сердца ваши от свободы России, — сказал князь в конце апреля на заседании Думы в замечательной по мысли и вере речи. Для князя наследие освободительной борьбы России заключалось не в наборе мертвых формул, годных только для архива, а в жизни и содержании хода событий.

Князь не проявлял «крепкой силы воли» ни как премьер, ни как министр внутренних дел. Но как он мог бы раскрыть это, если бы захотел? На городских улицах только-только стали вновь появляться полицейские чины — их называли милиционерами, чтобы не оживлять воспоминаний о старом режиме, — и это были люди, собравшиеся торопливо и небрежно, мало смыслившие в технических особенностях своей работы.

Когда газетчики попытались узнать у князя, после его первоначального печального опыта поиска заместителей губернаторам, что он намерен делать и кого намеревается назначать, он ответил: «Никого назначать не будем. Местные жители сами изберут и сообщат нам об этом, и мы одобрим». Снова удивительное «непротивление»? Нисколько. Это была просто демонстрация глубокого знания князем ситуации и его осознания того, что еще не наступил момент для центральных властей, чтобы осуществлять власть, назначать или отдавать приказы. Как только позволяла обстановка в разных городах и губерниях, при естественном закипании кипящего котла, центральные власти начинали действовать.

«Новую жизнь народа мы построим не сами, а вместе с народом». Эти слова князя Львова, по-иному выраженные Авраамом Линкольном, должны помочь моим читателям понять замечательную личность первого свободно избранного председателя правительства Свободной России.

Мы можем поэтому спросить, мог ли такой человек быть представителем классовых интересов буржуазии? Мог ли он выразить волю имущих классов, когда вся его душа была гораздо теснее, нежнее и глубже, чем у таких людей, как Ленин, связана с чаяниями, действительными интересами, всем будущим русского крестьянства? Это будущее лежало в земле.

Основные реформы