Катастрофа. История Русской Революции из первых рук

Как я уже говорил, Временное правительство было совершенно одиноко в первые два месяца революции в своей борьбе за восстановление государственной власти, ибо сторонники «сильного правительства» в Думе не имели никакого влияния на массы. Они лишь стремились дать мудрое руководство, а руководители Совета, играя роль лояльной оппозиции, сумели лишь подорвать авторитет правительства.

Но теперь, при участии этих вождей в правительстве, внутри Советов, в рядах самой революционной демократии развернулась борьба за установление реальной власти, за восстановление национальной политической дисциплины. Приняв министерские портфели, вчерашние противники, привыкшие не нести никакой ответственности будучи оппозицией, оказались под ударами самой безответственной демагогии слева.

С точки зрения анархии и отрицания всех нормальных процессов управления все левые партии, представленные во Временном правительстве, занимали явно «контрреволюционную» позицию. Разоблачение «реакционных» или контрреволюционных преступлений министров Совета, обвинение их в «сговоре с капиталистами» против пролетариата и в «измене революции» стало теперь главной задачей большевиков в их пропаганде и печати. Ленин ясно чувствовал, что главным препятствием в борьбе большевиков за власть были не либеральные партии, утратившие всякую основу влияния, а социалистические и демократические партии, в особенности первые, которые контролировали почти всю политическую власть, но воспринимали войну как трагическую, но неизбежную борьбу.

Ленин

Верил ли Ленин искренне, что вожди русской демократии, со многими из которых он много лет плечом к плечу боролся с царизмом, действительно «предали» народ, свое прошлое и вообще все традиции русского освободительного движения?

Конечно нет!

В своей первой же речи перед Петроградским Советом, вечером 4 апреля, сразу после приезда из Швейцарии, Ленин, призывая солдат к братанию, а рабочих к захвату заводов, признал, что с падением монархии Россия стала «самой свободной» страной в мире и что никто в России не посмеет угрожать интересам русского рабочего класса[9]. Более того: уже в этот момент Ленин очень хорошо понял, что никакие социалистические эксперименты невозможны в России, стране земледельческой, со слабой промышленностью, почти полностью разоренной войной. Лидеры русской революции стремились упрочить и укрепить политическую демократию на основе всеобъемлющих социальных реформ. Ленин не мог противиться этой задаче, поскольку вопрос касался только России, ибо он сам до войны был сторонником демократии.

Но судьба России меньше всего заботила Ленина и его дружков в 1917 г. С упрямой слепотой больного фанатика, смотрящего на мировую войну через узкое окошко отдаленного уголка Швейцарии, Ленин уже в 1915 г. сделал необоснованный вывод о том, что европейская война закончится социалистической революцией в промышленно-капиталистических странах Западной Европы, считавшихся созревшими для социализма.

По Ленину, эту грядущую мировую социалистическую революцию должно было стимулировать скорейшее превращение «внешней войны между народами» во «внутреннюю классовую войну». И чтобы облегчить эту трансформацию, говорил Ленин, всем «истинным» революционерам во всех воюющих странах надлежало «содействовать разгрому своего отечества». В качестве первого шага в решении этой задачи, утверждал Ленин, необходимо стремиться к поражению «царской монархии», «самого варварского и самого реакционного из всех правительств».

Таким образом, пропаганда поражения собственной страны, России, стала для Ленина и его ближайших соратников не позорной изменой и отвратительным преступлением, а своего рода революционным долгом, политикой, продиктованной его «социалистической совестью». Россия должна быть разгромлена как главный фундамент европейской реакции, а его отсталая аграрная страна, по выражению самого Ленина, должна стать базой действий «авангарда пролетарской мировой революции» в ожидании социалистической революции, которая должна была развернуться в любой момент в промышленно развитых странах Запада.

Выезжая из Швейцарии в конце марта 1917 г. в Россию через Германию в поезде, охотно предоставленном в его распоряжение Людендорфом и канцлером фон Бетман-Гольвегом, Ленин в своем прощальном заявлении своим швейцарским друзьям-социалистам писал, что Россия для него является только трамплином для социальной революции в Западной Европе. Уже тогда, весной 1917 г., полусумасшедший фанатик ясно видел, как немецкие рабочие сомкнули свои ряды для «последней борьбы» с капитализмом. В октябре 1917 г. Ленин и Зиновьев ожидали, что в течение шести месяцев на Западе начнется революция.