Катастрофа отменяется

Но это была не нитка. Может быть, полоска. Может быть, палка. Скорее всего, палка. Та самая рукоятка красного дерева, которой восхищался Адылов. Увидеть это можно было только от ощущения тревоги. Очень может быть, там ничего и нет. Ни полоски, ни палки. Просто рябь в глазах. Но так как сердце тревожно ныло, то Чердынцев все отчетливее видел это красное.

Он так убыстрил шаг, что левую, простреленную ногу сразу сдавила судорога, она словно бы медленно каменела от напряжения. Но он не думал ни о боли, ни о сорванном дыхании, он вообще ни о чем не думал, он только видел красную полоску, и полоска то расширялась в глазах до размеров неподвижного женского тела, то сокращалась до волосинки, до ворсинки и, однако, все время присутствовала в поле его зрения, даже и тогда, когда он смотрел только под ноги, искал, как бы поудобнее перепрыгнуть через трещину, как прочнее встать на скользкий камень. Но, сделав удачный шаг, преодолев препятствие, он снова оглядывал склон, и опять красное было главным из всего, что он видел.

Чердынцев спустился в щель между моренными валунами, и красное исчезло. Он знал: миновав щель, он увидит, что это такое. Оно лежит справа от дорожки, на чистом льду, а может быть, плавает в воде озера — на леднике вода издали не видна, виден лишь омытый ею донный лед.

Щель он миновал прыжками и сразу повернул направо. В озерце плавала отломленная рукоятка ледоруба.

Вообще-то она выглядела вполне мирно — ненужная палка, плавающая в воде? Она была отломлена у самого обушка, где обычно непрочные вещи и ломаются. Такой ледоруб ничем и не мог быть, кроме как игрушкой.

Чердынцев оглядел крутой склон, на котором ледоруб понадобился человеку, обманул человека и, возможно, повредил человеку. Склон был пуст до очередной моренной гряды. И Чердынцев опять запрыгал через трещины и камни, опираясь на свой надежный и крепкий ледоруб.

Красное пятно, которое он теперь боялся увидеть, находилось чуть выше морены. Женщина сидела на камне, в сторонке от тропы, и к этому камню было прорублено несколько ступенек тем самым ледорубом, отломленная рукоятка которого скатилась на сто метров вниз.

— Как хорошо, что вы не остались ночевать в этом противном кишлаке! — капризным голосом, как говорят уставшие во время прогулки дети, сказала Волошина. — Надеюсь, что вы, Александр Николаевич, поможете мне в память о старой дружбе. Я, кажется, сломала ногу.

Чердынцев перешагнул мелкие зарубки через одну («Разве так рубят ступени в круто падающем леднике?» — подумал он), сбросил с плеч мешок и поставил его рядом с ее мешком. Даже рюкзак у Волошиной был красного цвета.

— Вы и не поздоровались со мной! — укорила она, протягивая загорелую руку.

«Ну, милая, если бы у тебя была переломлена нога, ты бы тут не кокетничала!» — неприязненно подумал он, но протянутую руку пожал.

— Что вам понадобилось на льду?

— Я хотела посмотреть, далеко ли еще до станции. Тот сердитый начальник милиции, что довез меня до ущелья, сказал, что тут меньше таша пути. А я прошла километров девять и никакой станции не нашла.

— До станции всего шесть километров. Вы прошли пять с половиной. Станция на береговой площадке у подножия этой горы. Отсюда ее не видно.

— Спасибо, я и сама уже поняла это. Может быть, вы поторопитесь за помощью?

— Единственная помощь, которую я оказал бы вам с удовольствием, — это отправить вас обратно в Темирхан. Разувайтесь!

— Я не могу, больно! — произнесла она, не сделав ни одного движения.

— Если башмак стану снимать я, вам будет еще больнее! — сухо сказал Чердынцев.

— Вы всегда так любезны с гостями? — спросила она, осторожно развязывая шнурок на башмаке. Башмаки были модные, заграничные, с двойной подошвой и новенькими блестящими триконями — шипами. — Я надеялась на более теплую встречу. Ведь мы все-таки старые знакомые…

Он пропустил мимо ушей это, внимательно следя за ее пальцами, расстегивающими шнурок. Ну конечно, никакого перелома нет. Может быть, растяжение связок. В самом крайнем случае — вывих. Теперь, когда он уже отдышался после полуторакилометрового пробега, ему даже захотелось, чтобы у этой строптивой гостьи оказался перелом пяточной кости. Хотя, нет, с таким переломом ее ни на арбе, ни на ишаке, ни на «газике» в город не вывезешь, лучше просто вывих…

Она распутала, наконец, красные шнурки на красных своих башмаках, на которых только трикони серо-стальные, как и полагается гвоздям. («Не догадалась смазать их губной помадой», — подумал Чердынцев), — и теперь со страхом глядела на своего спасителя. Чердынцев присел на соседний камень, осторожно ощупал ногу через ботинок.

Волошина не взвизгивала, не кричала, она только накрепко зажмурилась и вся как-то сжалась. Чердынцев, ощупывая лодыжку, ловко ухватился за каблук башмака и одним резким движением снял его. Волошина только ойкнула, широко распахнула глаза и жалобно поглядела на мучителя.

— Вы уж лучше сидите с закрытыми глазами, — проворчал он.